Неугасимой памяти товарищей по оружию,
погибших в боях при форсировании Днепра
на Бородаевском плацдарме и трех с половиной
миллионов советских военнопленных, уничтоженных
фашистами в лагерях и этапах
посвящается эта повесть.
И в 1942 году были катастрофические провалы. Весной в Крыму Козлов2 и Мехлис3 отдали немцам на растерзание стопятидесятитысячную армию. Конечно, значительная часть окруженцев погибла в боях при попытках прорыва, какая-то часть прорвалась к своим. И все же основная масса советских военнопленных стала таковыми в результате стратегических и тактических просчетов и ошибок командования армий (в Крыму), фронтов (под Вязьмой и Брянском), верховного главнокомандования (под Киевом, на Дону и Кубани). Окруженцы, оставшиеся без боеприпасов, без горючего, без продовольствия, а нередко и без командиров, попадали в плен и не раненными. А сколько раненых и контуженых оставалось на поле боя после отхода наших войск от границы до Ленинграда и Москвы, до Сталинграда и Моздока, до Кавказских перевалов и Туапсе. Судьба этих несчастных была наиболее трудной и жестокой. Немногие из них выдержали кошмары этапов и лагерей. За время пребывания в плену я встретил единичных пленных с ампутированными конечностями и вообще с последствиями тяжелых ранений. Взятые в плен на поле боя ранеными или контужеными, если их тут же не добивали фашисты, в основном погибли в первые дни или недели плена. Тем, кто попал в плен здоровым, не раненным, было полегче, намного полегче и в лагерях, и в этапах.
А. Верт, пользуясь данными комиссий, расследовавших злодеяния гитлеровцев, приводит цифру 3,5 миллиона советских военнопленных, погибших и уничтоженных в немецком плену. А ведь несмотря ни на что, дожило до освобождения не так уж мало.
Я попал в плен в октябре 1943 года, в это время уже попадали в плен небольшими группами, и пробыл там год и три месяца. За этот срок мне довелось испытать на себе тяжелейшие этапы: побывать в прифронтовых лагерях, в бегах, в филиале лагеря уничтожения, в огромном международном рабочем лагере военнопленных, а в заключение еще и в рабочей команде. Мое военнопленное существование сильно осложнялось тем, что я с самого начала был раненым и контуженым, «доходягой» с момента попадания в плен.
Не следует всех бывших военнопленных причесывать под одну гребенку. Плен, как и сама жизнь, очень многообразен. Лагеря военнопленных сильно разнятся по своему назначению, режиму, обращению, кормежке и возможностям в них выжить. Эта сторона или особенность плена как массового явления в нашей литературе практически не нашла отражения даже в тех произведениях, которые целиком посвящены проблеме советских военнопленных4.
Велика также и разница восприятия плена здоровыми солдатами и ранеными, контужеными и доведенными до инвалидности доходягами. Впрочем, все в жизни – один и тот же поход, один и тот же бой воспринимаются и переносятся каждым их участником по-разному. И дело не только в том, что у людей различные физические кондиции, разные характеры, темпераменты, разные оценки людей, предметов, событий.
Один и тот же поход совершенно по разному воспринимают солдат-пехотинец, несущий на себе сидор5 с боекомплектом, НЗ6 и прочей солдатской кладью, винтовку, лопатку, противогаз, подсумки и все то, что называлось в то время «полной выкладкой», да плюс к этому ротный миномет весом 12 килограммов или лотки с минами весом 16 кг, и командир взвода, роты и т. д., который несет только полевую сумку, планшетку и наган. Все остальное тащит ординарец, или едет оно на батальонной повозке. В том же походе артиллеристы из дивизионного артполка едут на машине, девочки из санвзвода – на повозке. И уж совсем плохо пулеметчикам-станкачам. Хотя их, в расчете полного состава (что бывало крайне редко), аж шесть человек, все равно нести даже по очереди ствол с кожухом и коробом весом более 29 кг плюс к полной выкладке очень тяжело даже 5 километров, а не 40–50 в день. Но еще тяжелее нести катки, и не только потому, что они весят на три килограмма больше, а из-за того, что колеса давят на спину, а рама станины на грудь, и нет при этом никакой возможности дышать полной грудью. Бывало, что командиры смотрели сквозь пальцы, тогда пулеметчикам было полегче: обложат пулемет скатками, сидорами, ящиками с лентами и тащат по очереди своим ходом.
И каждый участник похода не только по-своему ощущает все его трудности, но видит и слышит все, что делается вокруг него тоже по-своему, со своего места, под своим углом зрения.
Также и в бою: каждый знает о нем только то, что видит своими глазами и слышит своими ушами. Пошел солдат в атаку, занял с батальоном высоту, и кажется, весь фронт в наступлении. Прижали батальон или полк, разбомбили, расстреляли с воздуха, выбили процентов 90 бойцов и командиров – и уже кажется, что забыл кто-то нерадивый дать полку воздушное прикрытие и что чуть ли не 41-й год вернулся.
Если одно и то же событие, один и тот же поход, бой разные очевидцы совершенно по-разному помнят, по-разному о нем рассказывают, то это вовсе не значит, что один из них лжет.
Я посчитал такое предисловие нужным затем, чтобы было понятно, что все рассказанное мной – голая правда без прикрас и гипербол, но правда, виденная моими глазами, слышанная моими ушами и испытанная моей шкурой. Вполне вероятно, что есть еще живые свидетели и участники тех же событий, походов, боев, этапов и лагерей, которые видели и переносили их не совсем так или совсем не так, как я. Это в порядке вещей, иначе в реальной, не выдуманной жизни быть и не может. Я не исключаю и того, что возможны и сбои в памяти. Например, в первый день плена я точно помнил, что на правом берегу мы продержались пять дней, а в описанных мною событиях по форсированию Днепра получается только четыре. Где, как и почему стерся в памяти один день, я не знаю.
Нет в моих рассказах того концентрата ужасов, который есть, скажем, в кинофильме «Иди и смотри», но не потому, что я не видел и не пережил чего-то ужасного, а скорее всего потому, что многое ужасное уже воспринималось как обыденное, и именно так я об этом и рассказываю. Когда в этапах немцы пристреливали отстающих, мы, идущие в колонне, не то, чтобы не обращали на это внимания, просто эти выстрелы становились рядовым явлением и, пока сам, обессилев, не начинал понемногу отставать, выстрелы эти не вызывали никаких эмоций.
В моей истории нет никакой героики и, если я по настоятельным советам всех, кому мне довелось ее рассказывать, решился поделиться ею с людьми или подзабывшими уже войну, или не знавшими ни войны, ни того, что на войне бывают обязательно и герои, и погибшие, и раненые, и пропавшие без вести, и военнопленные с обеих сторон, то только потому, что мой путь – это путь многих тысяч солдат и офицеров Красной Армии, имевших несчастье попасть живыми в фашистскую неволю. Очень хотелось бы, чтобы моя история, все виденное и пережитое мной помогли понять, что в военных действиях никто не может быть застрахован от попадания в плен, что среди пяти с половиной миллионов советских военнопленных отнюдь не все были изменниками и трусами. И что в то же время были и трусы, и просто ловкие людишки, благополучно прослужившие в армии всю войну, ошиваясь где-то во втором эшелоне – и ранены не были, и в плен не попали, а орденов кое-кому из них перепало не меньше, чем настоящим фронтовикам. Люди-то, они очень разные. Я думаю, что не совсем безынтересно узнать и то, как много может выпасть на долю одного человека и как много человек может выдержать и остаться живым.
***
1 Елена Ржевская. В тот день, поздней осенью (рассказ о встрече с маршалом Жуковым). Из сборника «Знаки препинания», М., 1989.
2 Козлов Дмитрий Тимофеевич (1896–1967), советский военачальник, генерал-лейтенант (1940). Во время Великой Отечественной войны командовал войсками Закавазского, Кавказского и Крымского фронтов (1941–1942). После сдачи Керчи в мае 1942 снят с поста командующего фронтом и понижен в звании до генерал-майора. В дальнейшем командовал 24-й армией Сталинградского фронта, был пом. и зам. командующего войсками Воронежского фронта, уполномоченным Ставки Верховного Главнокомандования на Ленинградском фронте, зам. командующего войсками Забайкальского фронта.
3 Мехлис Лев Захарович (1889–1953), военный и политический деятель, генерал-полковник (1944). В 1937–1940 начальник Главного политуправления РККА. В 1940–1946 нарком (в 1946–1950 министр) Госконтроля СССР и зам. председателя Совнаркома СССР. В 1941–1942 одновременно зам. наркома обороны СССР, начальник Главного политуправления РККА и представитель Ставки Верховного Главнокомандования на Крымском фронте. После поражения Красной Армии в Крыму снят с военных должностей и понижен в звании до корпусного комиссара. С 1942 член Военных советов ряда фронтов.
4 Это утверждение в 1990-е гг. устарело. См.: Полян П.М. Жертвы двух диктатур. Военнопленные и остарбайтеры в Третьем Рейхе и их репатриация. М.: ЦИРЗ «Ваш выбор», 1996. 440 с., а также обзор литературы во 2-м ее издании: Полян П.М. Жертвы двух диктатур. Жизнь, труд, унижение и смерть советских военнопленных и остарбайтеров на чужбине и на родине. М.: РОССПЭН, 2002. 898 с.
5 Так пехотинцы называли солдатский вещмешок.
6 Неприкосновенный запас.