Владелец имения, отставной майор фон Шванке, по виду был обыкновенный пожилой немец, который постоянно носил при себе «вальтер» и говорил только по-немецки, хотя, родившись и прожив здесь все свободное от службы время, он не мог не знать того польско-мазурского диалекта, на котором преимущественно говорили все его подданные. Как я уже заметил, в хозяйстве он ничего не смыслил, жизнь вел великосветскую. Иногда ходил по дворам усадьбы, а их было три: центральный и два примыкавших хоздвора. На центральном, прямо против въездных ворот, стоял двухэтажный господский дом с примыкавшими к нему подсобными помещениями. Справа - спиртзавод, слева – «магазин», главный склад инструментов, инвентаря и некоторых наиболее ценных продуктов полеводства. Ближе к воротам - конюшня верховых и легкоэкипажных лошадей, гараж легковых автомобилей.
Нас, пленных, господин майор в упор не видел. На пути его нашему брату лучше было не попадаться. Идет эта арийская сволочь и через тебя видит, что там за тобой. Идет как на таран. Уж не знаю, пробовал ли кто-нибудь из наших не сойти с его дороги. С нами он за все годы не соизволил перекинуться хотя бы одним словом, не снисходил.
Сынок майора, долговязый и голенастый двадцатидвухлетний болван, откупившийся на деньги отца от службы в армии, каждый день разъезжал верхом по полям и работам, иногда, и тоже только по-немецки, пытался что-то приказывать нам, но в хозяйстве он, так же, как его отец, ничего не смыслил - это было и дураку видно.
Мадам майорша вообще не появлялась во дворе, когда в нем копошились «дизе руссише швайне»1. Вот и вся святая семейка.
Самой заметной фигурой в Гросс Шлефкен был управляющий, по-польски –«кемер», Herr Sonnenberg. Ходил он круглый год в сапогах, бриджах для верховой езды, курточке и типичной немецкой фуражке. Я уже упоминал о том, как он быстро рассылал на намеченные им работы 50 русских пленных и 70 цивильных немцев и поляков: ни одного лишнего слова, ни одной лишней не только минуты, но даже и секунды. После развода он обходил все работы во дворах усадьбы, потом садился на коня и, по-моему, не слезал с него до «файрама» - конца работы, бывая на каждом участке, где работали люди, по нескольку раз в день. Я думаю, что он был очень хорошим управляющим. Нас, русских пленных, он, как и полагается настоящему арийцу, считал за рабочий скот, но подразделял на скот хороший и плохой. В этом делении на плохих и хороших были у него еще и нюансы: послушные и смиренные, послушные, но с непримиримым взглядом и т.д. В зависимости от этих качеств он подбирал и работы. По этому принципу у него были отобраны «самые надежные» для постоянных работ по обслуживанию животноводческого комплекса - коровников, свинарников и овчарен. Эти ребята, так же как и рабочие с завода, работали под не слишком бдительным присмотром цивильных немцев. Вахманы на их рабочие моста лишь наведывались в течение дня. Один ленинградский парень, Николай Соколов, между прочим, свободно владевший немецким, постоянно разъезжал по всему имению на маленькой одноконной повозке, развозя всякие мелкие грузы - так он, от развода до сбора после работы, вообще работал как расконвоированный.
Ребят, которые кемеру почему-то не понравились, он доводил тяжелыми или вредными работами до заболевания и отправки в лагерь, по большей части без возврата. Так, он уже при мне невзлюбил одного хорошего парня, казаха Андрея, и поставил его на самую вредную работу - смешивание искусственных удобрений. Удобрений было два - одно розового цвета, называлось «калька», второе темно-серое –«кунстдунг», - оба порошкообразные, смешивались они в пропорции один к одному. Смеситель - обыкновенный цилиндрический барабан с отверстием для загрузки и выгрузки, закрывавшемся заслонкой, стоял в тесном, неотапливаемом, продуваемом насквозь помещеньице. Работа на смесителе выполнялась одним человеком вручную. В воздухе постоянно висела плотная едкая пыль. Сперва меня удивляло, почему в таком образцовом хозяйстве существовал такой допотопный участок, потом я понял, что работа эта была у Зонненберга специально, как средство наказания для тех, кто, по его мнению, плохо работал или попросту ему не понравился. Обычно на смесителе работников меняли каждую неделю. Андрея кемер продержал там два месяца, после чего похудевшего, почерневшего, разрываемого приступами жестокого кашля с воспаленными слезящимися глазами его отправили в лагерь, и назад он уже не вернулся. Смеситель же работал круглый год, так как почти круглый год шла подкормка бедных посевных земель имения. А земля была вся бедная, песчано-каменистая. Веками из нее, при обработке, выбирались камни и стаскивались на межи, поэтому все имения были как бы разгорожены каменными валами высотой местами до полутора метров.
Зонненберга боялись и ненавидели все, и не только наши, но и цивильные тоже. Я его возненавидел с первого взгляда и страшно жалел, что не попался он мне после освобождения.
Расконвоированная команда французов состояла из десяти человек, кроме уже упомянутых Роланда, Пику и Пьера, был еще, смотревший на всех русских зверем, возчик четырехконного вагена Пиу, а остальные как-то не запомнились. Я повторюсь, но с нашими французами мы были в натянутых отношениях.
Пятеро расконвоированных итальянцев работали скотниками и доярами. С ними поддерживали знакомство только те наши ребята, кто работал вместе или рядом с ними. С одним из итальянцев по имени Марино несколько позже довелось познакомиться и мне.
Среди работавших у пана майора цивильных были немцы, поляки, как местные, так и приехавшие из Польши, и даже две русские немки, которые родились и выросли где-то возле Гатчины и, оказавшись на оккупированной территории в прифронтовой полосе, поддавшись на геббельсовскую агитацию, уехали в Восточную Пруссию, где и стали работницами у господина майора. Обе эти русские немки тут забеременели и родили двух светло-рыжих здоровенных пацанов. Могли они это сделать и сознательно, в фашистской Германии одиноким матерям иметь детей было выгодно: на детишек по карточкам шел такой паек, что оставалось и маме - а это было далеко не лишним к пайку взрослого человека.
Ходили упорные слухи, что отец их - наш пленный из соседней штубы Серега Свиногузов. Он был «кадровым» рабочим в команде и поэтому в основном работал не в поле, а где-нибудь во дворах усадьбы, так что возможности для встреч с девицами без свидетелей у него вполне могли быть. Среднего роста, мощный физически, круглолицый, рыжеватый блондин, учитель физкультуры по гражданской специальности, Серега в плену строил из себя чуть ли не дурачка - дурачкам легче жить, с них не тот спрос. Но и ему однажды не повезло. Как-то, в конце рабочего дня, стоя на верху копны соломы, кинул он на радостях вилы-двойчатки вниз на землю, а один рог у них взял, да и сломался. Как нарочно это заметил пан Козловски - заведующий «магазином» (складом по-нашему), правая рука Зонненберга и скотина такого же порядка. Сергей был немедленно обвинен в саботаже и отправлен в штрафлагерь. Через два месяца он вернулся в команду - грязно-рыжий, пылающие желтые кошачьи глаза, выступающие, как у монгола скулы и - все та же бесшабашная дурашливость. На все вопросы, как там в шграфлагере, он всем отвечал одно: «Хочешь узнать, дай Козловскому по морде, а то поломай трактор или молотилку - вот и узнаешь». Один только раз он вскользь сказал, что в штрафлагере все штрафники в рост не ходят, а только «гусиным шагом» - кажется, именно это было для него труднее голода, побоев и карцера. Здоровье у него было железное, из штрафлагеря многие вообще никуда не возвращались.
У русских немок, родивших рыжих пацанов, были большие неприятности, так как за доказанную связь с русским военнопленным им грозил концлагерь. Их счастье, что удалось свалить отцовство пацанов на двух побывавших в подходящее время в отпуске и затем убитых на восточном фронте солдат вермахта. Табачок и газеты за свои марки мы приобретали в основном через этих женщин.
В теплое время года в воскресенье вахманы, бывало, выпускали часа на два на волю всю команду, а сами становились вокруг нашего, на самом деле очень живописного уголка, вид которого портили только железные двери штуб и решетки на окнах. В эти два часа мы могли постирать белье в речушке и посушить его на травке. В эти редкие (за время моего пребывания в команде такое было только один раз) дни и часы у нас бывали вспышки штубной соревновательной самодеятельности. Становились в кружок, и главные знатоки частушек из всех трех штуб пели куплеты. На эту самодеятельность приходили из поселка немногочисленные русские женщины - остарбайтеры, все те же гатчинские немки, кое-кто из полячек, а частушки-то исполнялись настоящие, народные, то есть соленые и сверхсоленые. Я уж совсем не помню, как эти женщины узнавали о том, что нас выпустят. Как-то раз, только что прибывший из лагеря капитан Брылев попытался сплясать под курские частушки, да не рассчитал своих лагерных сил - кинулся вприсядку и упал, вызвав общий добродушный смех.
По воскресеньям, раз в месяц происходила выплата «зарплаты». Совершалось это очень торжественно. Открывалась штуба, и мы, под бдительным надзором трех вахманов, по очереди поднимались в комнату, где они жили. Там каждый получал свои две с половиной марки и расписывался в ведомости, как за полученные марки, так и за те две с половиной, что перечислялись на какой-то мифический счет. Платил нам деньги инженер со спиртзавода, а с ним приходила и помогала ему Инга - молодая и чертовски хорошенькая немка. Кем она была у пана майора - никто из нас не знал. Частенько она разъезжала верхом по полям и работам с отпрыском майора и, что там говорить, в рейтузах для верховой езды, короткой в обтяжку курточке и шляпке наподобие тирольской, она бывала необыкновенно хороша собой. Зачем она приходила к нам с инженером - не знаю, но на нас всех она смотрела добрыми глазами. Всегда отвечала на приветствия и, как мне показалось, не избегала случая переброситься с кем-нибудь из нас двумя-тремя фразами. Незадолго до конца г-н майор почему-то уступил ее своему более богатому соседу пану Заблоцкому. Пошляки, а они обязательно есть во всех больших мужских компаниях, высказывали всевозможные скабрезные предположения, тем не менее, многие из нас про себя жалели, что не увидят более ее стройной фигурки, хорошенькой круглой мордашки и доброй улыбки.
***
1 «Эти русские свиньи» (нем.)