Итак, криворожский лагерь – самый обычный из построенных на территории Советского Союза небольших лагерей. Вокруг колючая проволока в два ряда буквой «П» в сечении, со вспаханной и проборонованной полосой между проволочными стенками, по углам – вышки с прожекторами и пулеметами. Лагерь разделен заборами из колючей проволоки на блоки. Первый блок – это «динстблок» – часть лагеря, в которой находится канцелярия, живет охрана, в некоторых лагерях в этом же блоке находится «ревир» (околоток, санчасть для пленных), склады с одеждой и др.

Вот в эту часть лагеря и ввели нашу колонну, развернули строем по пять, и цугфюрер пошел приглашать наших новых хозяев. Не помню, долго ли мы стояли, но стоять было больнее, чем идти, и я присел на корточки. Когда начали считать, цугфюрер заметил, что в нашем ряду стоит не пять ферфлюхте хюнде (проклятых собак), а только четыре. «Если так тщательно считают, то как он отсчитается за пристреленных по дороге?..» – не успел я додумать эту идиотскую мысль, как он забежал за строй, со звериным рычанием подскочил ко мне, не побрезговал, – левой арийской ручищей схватил меня за шиворот, поднял и прямым правой врезал мне в челюсть.

В сознание я пришел уже в бараке, куда притащили меня ребята. Благодаря такому вступлению в лагерную жизнь, я попал сразу в барак «доходяг» (больные, изголодавшиеся, раненые, раздетые), которых на работу не гоняют, по утрам не считают часами и не заставляют стоять в очереди за баландой. Баланда – это лагерное горячее питание, в разных лагерях и баланда разная. Здесь, в Кривом Роге, баланда представляла из себя варево, состоящее из воды и несшелушенной магары¹ – дикого родственника культурного проса, с мелкими горьковатыми ядрышками, используемого в нормальной жизни на корм скоту. Три раза в неделю давали хлеб, булка на шестерых, хлеб этот пекли из той же магары, размолотой в муку и непросеянной. Норма эта достаточно голодная. Для того, чтобы магара из «супа» переварилась в утробе пленного, необходимо было раскусить, размять зубами каждое зернышко. Такое, конечно же, невозможно, и все неразжеванные зернышки магары проскакивали пищеварительную систему транзитом.

В лагере я узнал много нового. Так в отдельном бараке жили перебежчики – наши же военнопленные, но запасшиеся немецкой листовкой – пропуском в плен, то есть сдавшиеся сознательно и добровольно. Этим хлеб давали каждый день, кроме того, и хлеб и горячее питание они получали на кухне охраны лагеря. Из этой сволочи немцы формировали различные воинские подразделения и части, служившие им верой и правдой.

К этим воинским соединениям, формируемым из граждан СССР, относились: РОА – так называемая Русская освободительная армия (власовцы), УВВ – Українське визвольне військо, далее Hiwi (Hilfswilligen) – подразделения которой занимались в основном охраной складов, поездов, транспортов. Далее шли подразделения, подобранные по национальному признаку или по общности клановой: кубанские и донские казаки (не знаю, чем они занимались), отряды кавказских жителей, которые использовались немцами в основном на охране железных дорог и, наконец, конные калмыцкие отряды, которые занимались ловлей беглых советских пленных, поисками и уничтожением партизан, насилованием женщин и организованным террором населения оккупированной Украины. Сам я имел возможность довольно близко познакомиться с калмыками; власовцы составляли основу охраны некоторых лагерей, в которых довелось мне побывать; а основную информацию обо всех остальных «воинах» я получал от товарищей по лагерям и этапам и от местных жителей оккупированной Украины. Естественно, что сведения эти не претендуют на полноту.

В лагере Кривого Рога довелось мне услышать от одного знакомого по этапу, что немцы из людей, недовольных советской властью, формируют особые группы «Stella» и «Sonderfűhrer» (за точность названий поручиться не могу²), состав которых после спецподготовки намечалось оставлять в наших городах и селах до особого распоряжения. «Неужели, – думалось мне, – эти гады рассчитывают еще вернуться на нашу землю?» Парень, рассказавший мне под большим секретом эту историю, был в свое время уголовником и познакомился со строительством Беломоро-Балтийского канала. Тут он немного подогнал свою биографию под требуемый стандарт. Он советовал и мне объявить себя пострадавшим от советской власти и таким путем вырваться из плена. Нет, мне такой вариант не подходил со всех точек зрения, я считал, что цена не соответствует результату.

Перебежчики пользовались в лагере всеобщей ненавистью и презрением. Когда их строй проходил мимо нашего барака по пути на кухню охраны, каждый, вышедший из барака, считал свои долгом послать в их адрес весь свой запас матерщины. Криворожский лагерь был в моей эпопее единственным, где перебежчики содержались в одном блоке с остальными пленными. В других лагерях я эту братию не видел.

С рабочими бараками наш барак поддерживал чисто коммерческие отношения очень одностороннего плана. Заключенные из рабочих бараков ходили на работы за территорией лагеря, контактировали с населением и имели возможность менять солдатское барахло на еду. Через две недели пребывания в лагере, мучимый голодом, поменял я свою шинель на полторы булки хлеба, полфунта сала и три головки чеснока. Этого счастья хватило мне очень ненадолго, а потом я скоро понял, какую глупость совершил: на голых нарах боли в ногах, тазу, и рана в спине позволяли спать только на животе, кроме того, ночи уже становились все холоднее.

Раненые и контуженные гораздо легче превращались в доходяг, а это очень опасное состояние, стать доходягой просто, а перестать им быть почти невозможно. Но и доходяги по-разному цеплялись за жизнь. Были такие, что меняли пайку хлеба на полпайки баланды, потом собирали вдоль заборов лебеду и какие-то другие травки, кидали их в баланду, доливали водой, кипятили ее на собранных щепочках, наливались этой жижей, наполняли животы, но такое увеличение объема питания не давало ничего, кроме кратковременного ощущения тяжести в животе и отеков впоследствии. Подобными продовольственными операциями занимались, в основном, пленные из числа жителей Средней Азии. Среди них распространена была очень простая жизненная философия: «Аллах дал жизнь – аллах взял ее». Не думаю, чтобы она кому-нибудь помогла выжить, но умирать с нею было легче – это безусловно.

Время шло, иногда с востока доносились звуки не то бомбежки, не то артиллерийской канонады, но никаким «драпом» пока и не пахло. Таяли и таяли надежды на скорое освобождение. У большинства пленных в лагерях, находящихся недалеко от прифронтовой полосы, всегда теплилась надежда на то, что немцы не успеют нас угнать или увезти. Меня постоянно жгла казнящая мысль: «Ну почему же я не попытался сбежать в ту первую ночь плена, ведь тогда ноги еще ходили нормально?»

Я все больше слабел от недоедания, не уменьшалась боль в ногах, крестце и пояснице, никак не удавалось с кем-нибудь скооперироваться. Да и кому нужен практически неходячий компаньон? Болтался по лагерю как неприкаянный, потерянный среди потерянных. Никто мною не интересовался, никто не выказывал желания принять во мне хоть крупицу участия.

Доводилось мне читать, что в лагерях военнопленных были и действовали группы сопротивления, группы помощи ослабевшим. В лагерях, в которых пришлось побывать мне, таких групп или не было вовсе, или они на меня не обращали внимания. А вот отдельные ребята, в особо тяжелые моменты, когда дальнейшее сопротивление смерти казалось уже совершенно невозможным, а сама смерть – наилучшим избавлением от физических и моральных мук, поддерживали меня, вселяли в меня веру в жизнь, в освобождение, в отомщение, в Победу… Но о них позже и по порядку.

В первых числах ноября 1943 года лагерь с ночи зашумел, как растревоженный улей. Наш барак был закрыт, но мы слышали картавые немецкие команды, топот и шарканье сотен ног на плацу и постоянное движение в сторону из лагеря на казанковское шоссе.

Часов в двенадцать распахнули ворота нашего барака и пошло: «Алле раус, лёс-лёс, иммер ран да, прендзо-прендзо, темпо-темпо!» Подгонять немцы умели на всех европейских языках.

Из барака нас вышло 22 человека, последними выползли, держась друг за друга, я и один дед в голубой французской шинели. Так мы стали напарниками. Что сталось с теми, кто не вышел, я не знаю; хотя знаю, что могли выйти и больше, ведь за баландой ходили почти все.

Было очевидно, что всех ходячих из лагеря уже угнали, остались одни доходяги. Кучей, без строя погнали нас к вещевому складу и приказали брать там все, что пожелаем и в любом количестве. Видимо, вывозить этот доверху забитый хорошим обмундированием чуть не всех армий европейских стран склад было не на чем. Непонятно, почему не нагрузили обмундированием выведенных из лагеря семь тысяч ходячих, относительно здоровых и работоспособных пленных. В складе я надел на гимнастерку английский суконный френчик-бабочку, поверх натянул румынскую шинель, поменял ботинки на более новые и взял пять пар нашего русского нижнего белья, а на голову надел шерстяную пилотку неизвестной национальности; и все это совершенно новое, неодеванное. Дед мой приоделся не хуже меня, но белья взял больше, а свою голубую французскую шинель поменял на такую же, но новую и длинную, до самых пяток. Некоторые доходяги набили свои вещмешки так, что не могли их поднять. Вахманы, глядя на это, смеялись и шутили в наш адрес весьма нелестно.

Набрав барахла, все мы кое-как взгромоздились в стоявшую неподалеку большую грузовую крытую машину. Два конвойных заняли свои места и поехали. По пути мы перегнали пять этапов из Криворожского лагеря, численностью примерно по 1000–1200 человек каждый. Нас благополучно довезли до станции Казанка и тут сбросили. Оказалось, что тут был организован немцами подкормочный пункт. Наскоро огородили колючей проволокой площадку перед элеватором, поставили четыре чана, и в них постоянно варилась та же самая баланда из магары. Пленные из проходящих этапов здесь получали свой черпак баланды, ели и топали дальше. Мы прибыли в промежутке между двумя этапами. Тем не менее, нас накормили, а затем загнали в длинную-предлинную пристройку к элеватору, до половины высоты своей наполненную просом, и велели здесь ждать. Ждем: один этап, другой, третий, четвертый, пятый и последний.

После этого этапа фрицы заставили последних едоков погрузить на машину чаны, остатки дров, мешки с магарой, ящики, посуду своей солдатской кухни, уселись сами и уехали. А про нас попросту забыли. С час мы просидели, притихнув, как мыши, в тревоге, что о нас еще вспомнят и вернутся за нами.

***

¹ Магара – распространенное бытовое название кормового злака, а также грубой пищи, приготовленной из него (правильное ботаническое название – могар).