Отворились ворота, колонна вошла во двор лагеря и – прямо к кухне. Каждый получил по черпаку холодной баланды из нерушеной магары с кусками гнилой картошки и, поедавшие на ходу полученную баланду, все 170 человек были загнаны в одну большую комнату с кафельным полом. Сперва все стояли плотно один к одному, потом начали понемногу садиться, а затем и ложиться. Не прошло и часа, как уже лежали все – но как? Каждый головой и ногами лежал на ком-то, а на нем тоже лежали чьи-то ноги и головы. Еще через час начался кошмар. То одному, то другому надо было выйти, ведь пол-то кафельный, не было под нами ни соломки, ни навоза, под себя не сделаешь; а как выйти – в два слоя тела без малейшего просвета. Света в комнате нет. Когда открывалась дверь, немного света попадало со двора. Когда надо было выйти, а за ночь это пришлось делать 3–4 раза, я будил Петьку и говорил:
– Петро, я выйду, когда буду возвращаться, ты мне посигналь, чтоб я знал, куда идти.
Путь к двери – это мука, ногу поставить некуда, кругом тела, тела. Куда ни шагнешь, обязательно на кого-нибудь наступишь. На ругань в свой адрес просто не обращаешь внимания. Чаще бывало так: наступишь на кого-нибудь, а он тебя кулаком что есть силы, а те, что позлее, норовят ударить ногой или снятой с ноги клюмпой1.
Так же нелегок был и обратный путь. Придешь назад, как-то втиснешься рядом с Петькой и только заснешь, тут тебе прямо на грудь, или на живот, иди на физиономию, бух! деревянной подошвой.
– А, елки-палки, твою царя-господа, три святителя.., куда ж ты, сука, ногу ставишь? Чи тоби повылазыло?
После трех-пяти таких сеансов уже ничего не можешь с собой поделать, звереешь, снимаешь с ноги свою обувку и уже не спишь – ждешь, кто наступит на тебя следующий и бьешь с размаха по этой безжалостной ноге неcчастного доходяги. А ходили-то без конца в основном доходяги, те, что покрепче, могли и не ходить, потерпеть.
Отхожее место находилось как раз посередине небольшого лагерного двора и представляло из себя яму шириной около метра и длиной метров семь-восемь. Какова глубина ямы, никто даже из старожилов уже не помнил, но знали, что не менее двух с половиною метров. Когда-то вокруг ямы на расстоянии пятнадцати сантиметров были вбиты колья, а на них сверху набиты жерди, выполнявшие роль стульчака. Когда мы пришли в лагерь, жердей уже не было, яма была почти полна, подходить к ней ближе, чем на метр, было опасно, так как края ямы обвалились, и запросто можно было поскользнуться и упасть в нее. Рассказывали, что были случаи падений в яму и гибели там. При мне такого не случалось, все очень ловко отправляли естественные надобности с метрового расстояния от ямы.
Утром еще до рассвета нас выгнали во двор и построили отдельной колонной. Остальное население лагеря было уже выстроено, и началось обычное для всех лагерей издевательство: два часа под дождем бесконечное пересчитывание. В некоторых лагерях эту процедуру разнообразили командами: «Мützen ab» и «Mützen auf»2, по которым всем в колонне следовало быстро сдергивать головной убор, и потом так же быстро одевать его снова. Пересчитывались и мокли до рассвета. Когда рассвело, стало видно, что население лагеря невелико, тысячи две или немного больше. Часов в восемь кормежка – баланда и хлеб. После еды основная масса, разбитая на команды, каждая со своим конвоем, отправлялась за ворота на различные работы. Наша колонна подверглась быстрой сортировке, большая часть пошла в рабочие команды, а доходяги, определяемые по виду старшим полицаем, в том числе и мы с Петром, отправились в барак ГББ – голых, босых и больных. Бараки в лагере – не специальные постройки, а просто приспособленные помещения. Барак ГББ – это одна очень большая комната с полом на одном уровне с землей во дворе в одноэтажном здании. Двустворчатая дверь в углу комнаты вела прямо во двор. В комнате вдоль стен двухметровой полосой лежала, плотно слежавшаяся, пополам со вшами, солома. На соломе, головами к стенам, плотно лежали около сотни доходяг, над головой каждого на стенах красовались загадочные, неправильной формы пятна цвета запекшейся крови. Вши, в отличие от людей, днем в основном отдыхают, а ночью активно питаются. Доходяги подстраивали свой режим под режим вшей: днем в основном спали, а ночью ловили на себе кусающих вшей и давили их большими пальцами об стену над головой. Вот и разгадка таинственных пятен.
Доходяг на работу не гоняли, на утреннюю игру-считалочку тоже, баланду с хлебом давали уже после того, как рабочие команды уходили со двора. Но сам процесс вывода доходяг за баландой был организован не без выдумки. Вдруг отворялись двери и вбегали два полицая с нагайками, бежали в дальний конец комнаты и, со смехом, с шутками, матерщиной лупили нагайками бросившихся к двери доходяг. В дверях, конечно же, пробка, и – горе задним. Особенно зверски избивал доходяг при этой операции полицай Грицько. Процедура эта, выполняемая ежедневно, доставляла ему громадное наслаждение. Мы с Петром улеглись на свободное место недалеко от дверей и только в первый день опростоволосились: попали под ноги толпе в дверях. Дальше мы уже действовали умнее: с утра лежали в полной готовности, как после команды «на старт, внимание». Лишь только отворялись двери и врывались в комнату полицаи, мы по-вратарски вылетели через дверь во двор, а там поднимались и, очищая с одежды грязь, спокойно ждали, пока вылетят и выдавятся все остальные. Если бы состав барака был постоянный, видимо, можно было бы что-то придумать, чтобы не создавать пробки и поменьше подвергаться избиениям, но состав ежедневно освежался, слабеющие и уже не встающие доходяги отправлялись в Revier – лагерную санчасть, а на их место поступали новые.
Пища была все та же: баланда из магары и хлеб из той же магары. Черт знает, сколько его наросло на Украине! По-прежнему мы с Петром страдали животами. Пытаясь поправиться, поменял я у рабочих, ходивших за колючую проволоку, на хлеб и чеснок сперва последнюю запасную пару белья, потом снял с себя. Самую большую глупость я совершил, когда отдал за нормальный хлеб свои еще вполне приличные солдатские ботинки. За них я получил две булки хлеба и в придачу пару хольцпантоффель. Хлеб мы с Петром быстро съели, а тут разнеслась весть, что не сегодня-завтра весь лагерь пешим порядком будет эвакуироваться. Эта новость была весьма неприятна.
Почему-то в лагерях всегда теплилась надежда, что, при быстром наступлении Красной Армии, немцы лагерь попросту бросят. Особенно надеялись на такой исход обитатели барака ГББ. И в самом деле на кой черт немцам доходяги?
***
1 По словам Ю.А. Апеля, немцы для пленных делали три вида деревянной обуви: Holzklümpen – выдолбленные из дерева «полуботинки», их называли колодками или клюмпами, Holzschue – ботинки с дерматиновым верхом на трехсантиметровой подошве, и, наконец, Holzpantoffel – деревянная подошва с козырьком впереди, как на ночных тапочках.
2 «Шапки снять!» и «Шапки надеть!» (нем.)