По рассказам папочки, Бориса Николаевича Достовалова, 1895 – 1977, профессора МГУ, фамилия Достоваловых возникла при покорении Сибири Ермаком Тимофеевичем. Жил был лихой Уральский казак или разбойник, соратник Ермака, участвовавший в его походах. Возможно, он основал Тобольск, а может лишь какие-то деревни на Урале, документов нет. Поход был организован, чтобы «получить прощения» у царя Ивана IV Грозного, который, в знак благодарности, как большую честь, даровал ему фамилию «Достовалов». Происходит фамилия от старинных казачьих игрищ, когда скакали во весь опор и на всем скаку рубили направо и налево что-то такое, что можно рубить, и валили все подряд: «до ста валили». Менее удачливые и ловкие казаки получили прозвище «Пустоваловы». На Урале, якобы, есть целые деревни Достоваловых. Во время моих поездок по Европейской части или по Средней Азии всегда мою фамилию пишут как «Доставалов», наивно полагая, что это от слова «доставать» и я их «достану». Путали всегда и всех Достоваловых, так что нужно относиться к этому спокойно, лишь на Урале все было нормально. За подвиги наш пращур был возведен в потомственное дворянство.

С тех пор Достоваловы традиционно делали военную карьеру, занимая посты местных начальников или наместников в Сибири, а дочери выходили замуж за военных. В Сибири имена детям давали весьма причудливые, как получалось по писанию по имени подходящего библейского персонажа, так было принято.

Известная мне история нашего семейства начинается с Авраама Достовалова, моего прапрадеда – генерала Сибирского казачьего войска. Одним из его сыновей был Исаакий Авраамович Достовалов, мой прадед, при выходе на пенсию – действительный статский советник (гражданский чин 4-го класса, давал потомственное дворянство, которое он и так имел по рождению). Долгое время он был уездным начальником (уездным предводителем дворянства в чине статского советника) в Усть-Каменогорске (Восточно-Казахстанская область). От двух браков у него было пять сыновей и три дочери, родились они во второй половине XIX века: Веньямин, Михаил, Валентин, Лидия, Евгений, Николай, Людмила и Елена. Жил Исаакий Авраамович Достовалов в Омске, Томске, Усть-Каменогорске, после смерти второй жены – в Петербурге, сыновья учились в Сибирском кадетском корпусе в Омске, а дочери воспитывались в Смольном институте в Петербурге.

Веньямин Исаакович, вероятно, старший, офицер, принимал участие в Русско-Турецкой войне, инвалид, умер перед Первой Мировой. У него были дочери: Валентина и Екатерина. Они окончили Институт благородных девиц в Петербурге, при этом Екатерина «с шифром» за особые успехи.

Со слов моей тетки Ольги Николаевны Достоваловой, в замужестве Спешневой, Валентина Вениаминовна вышла замуж за Миллера. В их имении Миллерово нашли уголь, во время Первой мировой войны муж погиб, впоследствии она уехала в Югославию и там вновь вышла замуж.

Екатерина Вениаминовна уехала в Париж, где вышла замуж за сербского принца Йоновича (Иоановича), вместе с ним ушла на фронт. Муж умер от тифа, а Екатерина вернулась в Париж. Найти следы принца Йоновича в Сербии не удалось.

Также мало известно о Михаиле, Людмиле и Лидии.

Михаил Исаакович – участник Русско-Турецкой и Русско-Японской войн, полковник, инспектор артиллерии 1-го Сибирского армейского корпуса, умер 2 июня 1914 года в Томске. Его дети – Виктор, Нина, Елена и Петр после смерти отца остались в Томске, сведений о них нет. Известно только, что Елена вышла замуж за серба и уехала в Югославию.

Лидия Исааковна, в замужестве Чечель, жила на Украине в Новой Праге, муж – земский врач. У них была дочь Александрия, которая жила в Херсоне. Связь с семейством Чечелей утеряна в период «Первой Империалистической войны», как называли Первую мировую во время Советской власти. Найти родственников среди многочисленных Чечелей сейчас невозможно.

По словам папочки Валентин и Евгений были полковниками Генерального штаба и после Революции эмигрировали в Швейцарию, однако это не совсем так.

Про Евгения Исааковича¹ через Центральный Военный Архив России выяснилось, что «родился он в 1882 году, был расстрелян в 1938 году, генерал-лейтенант Генштаба. Он окончил Сибирский кадетский корпус, Константиновское артиллерийское училище и по I разряду полный курс Императорской Николаевской Генерального штаба военной академии (1912 г.). В чине поручика он участвовал в русско-японской войне. За проявленное личное мужество в возрасте 23 лет был награжден Орденом Святой Анны третьей степени с мечами и бантом «За храбрость».

По воспоминаниям офицеров, служивших под его началом, Евгений Исаакович был блестящим офицером, красивым и статным, «бабником» и любимцем женщин.

Во время Первой мировой войны он уже был капитаном (1914 г.), а с 6 декабря 1915 года – подполковником по Генеральному штабу. «За выдающиеся воинские подвиги, требующие несомненного самопожертвования» 18 марта1915 года он был награжден Георгиевским оружием, а «за личную доблесть в бою, и заслуги, за которые офицер мог быть удостоен награды», 13 октября 1916 года Евгений Исаакович был удостоен Ордена Святого Георгия четвертой степени².

С декабря 1916 года он был назначен исполняющим должность (и. д.) начальника штаба отдельной Балтийской морской дивизии, с 1917 года – и. д. начальника штаба 15-й пехотной дивизии, полковник. В январе 1918 года находился в Крыму и состоял при возглавителе военного управления татарского Курултая адвоката Джафара Сайдамета.

В результате распространения Революции на юг России Крым, в котором оставались белогвардейские войска и массы гражданских беженцев, стал анклавом белых, отрезанных от Украины и Кавказа. Большевистская агитация среди матросов Севастополя и солдат на фронте сделала обстановку крайне неустойчивой: в распоряжении руководства Белой армии оставалось два – три боевых полка, снятых с фронта. В этой обстановке Евгений Исаакович, будучи начальником штаба, выдвинул план создания «Ополчения» - самообороны из находящихся в Крыму офицеров, но этот план ввиду отсутствия времени и достаточных ресурсов осуществить не удалось. Революционные матросы из Севастополя и регулярные части Красной армии с севера захватили Крым. 14 января 1918 года отряд севастопольских матросов взял Симферополь. Правительство Курултая бежало в горы, а полковник Достовалов скрывался в Крыму до прихода немцев в апреле 1918 года. После прихода красных Евгений Исаакович предложил план захвата Севастополя, но он был признан всеми неосуществимым.

Весной 1918 года Евгений Исаакович прибыл в Добровольческую армию и участвовал во 2-м Кубанском походе. Состоял в штабе 1-й дивизии, когда ее принял генерал Кутепов. В мае 1919 года Евгению Исааковичу было присвоено звание генерал-майора, и он стал начальником штаба 1-го армейского (Добровольческого) корпуса при генерале Кутепове. На этой должности Евгений Исаакович оставался в Крыму в Русской армии генерала Врангеля. Во второй половине августа 1920 года, в связи с разделением Русской армии на 1-ю генерала Кутепова и 2-ю генерала Драценко, Евгений Исаакович был назначен начальником штаба 1-й армии, ему было присвоено звание генерал-лейтенанта.

После эвакуации армии генерала Врангеля из Крыма, в ноябре 1920 года, Евгений Исаакович оказался в Греции. В списке Генерального штаба Русской армии на 1922 год генерал-лейтенант Достовалов упоминается как проживающий в Греции, в Салониках, но уже как «уволенный от службы».

В это время у значительной части эмиграции возникли большие сомнения относительно целесообразности борьбы с Советской властью в России. Н.А. Бердяев, например, считал естественной марксистскую философию для русской азатско-европейской души. Будучи настоящими патриотами и ценившими величие России выше сословных интересов, многие эмигрантские деятели создали движение, известное под названием «Смена вех», идеей которого было возвращение на родину и служение во благо отечеству не смотря на принципиальные разногласия с большевиками. Среди вернувшихся были выдающиеся всемирно известные ученые – В.И. Вернадский (кадет), В.Аф. Обручев (кадет) и многие другие. И.В. Павлов, нобелевский лауреат, никогда не принимал большевиков, на лекциях всегда их ругал, о чем заранее предупреждали красных студентов во избежание скандалов, но все же И.В. Павлов считал своим долгом развивать отечественную науку.

Оставшиеся за рубежом эмигранты считали «возвращенцев» предателями. Когда князь Дмитрий Петрович Святополк – Мирский в 1920 году перешел на позиции марксизма, князь Н.С. Трубецкой публично заявил, что Дмитрий Петрович «обездарился». Опять в который раз русское общество и семьи резали по живому. Остались в США дети В.И. Вернадского. Безусловно, возвращение на родину было неоднозначным, самоотверженным и смертельно опасным выбором. Многие, если не большинство, вернувшихся эмигрантов, беззаветно преданных России, погибли. Был расстрелян, например, в 30-х годах Аксенов Порфирий Петрович, однокашник Евгения Исааковича по Николаевской академии, перешедший на сторону большевиков сразу после октября 1917 года. Правящие большевики, не смотря на прогрессивность исповедуемого им учения, в подавляющем большинстве были людьми не лучших человеческих качеств и ума, это известно из опубликованных документов. В.И. Вернадский многократно писал в ЦК письма о вопиющем невежестве руководителей при вынесении решений и о том, что это губит здравые намерения и, увы, не ошибся.

У Евгения Исааковича также возникли принципиальные разногласия с руководством эмиграции, погрязшим в коррупции и удовлетворении исключительно личных интересов. Трагическая судьба простых солдат, гвардии и казачества в эмиграции общеизвестна. После разрыва с руководством РОВС Евгений Исаакович вернулся в Советскую Россию, где работал в военной академии в качестве преподавателя. В 1938 году он был расстрелян.

В эмиграции Евгений Исаакович написал статью «Добровольческая тактика заслонила военное искусство», основная тема которой – причины поражения Белых армий. В конце ХХ века она опубликована в журнале «Источник», 1994 г., № 3, С.41, в предисловии к ней сказано, что автор, генерал Достовалов, написал ее и послал в советское посольство в Берлине. Среди прочего в статье говорится, например, о наличии в Крыму «немецкого штаба» при генерале Врангеле...».

Жизнь Евгения Исааковича в эмиграции была нелегкой. По некоторым сведениям у него была жена – пышная блондинка, но были ли у них дети – неизвестно. В 2009 году в Интернете я нашел мемуары Е.И, опубликованные Центральным архивом документов новейшей истории (РЦХИДНИ – Бывший архив ЦК КПСС), они есть в Приложении.

Папочка никогда не упоминал о таком родстве и о трагической судьбе своего родного дяди. Знал ли он что-нибудь? Я думаю – не мог не знать. Во всяком случае, ни в одной своей автобиографии, образец которой он всегда хранил и тщательно переписывал его в официальные "Личные листки по учету кадров³, он не упоминал даже имени и отчества своего отца, ни кого-либо из родных. В сведениях о своих родителях он писал «из служащих» или «из разночинцев», «сирота с детских лет». Только однажды, когда я был уже разумным студентом университета, он, намекая на свое потомственное дворянство, признался, что нашу фамилию правильнее писать «von Dostovaloff». Органы при каждом удобном случае заставляли всех писать автобиографии. Экземпляры складывались в личном деле каждого гражданина, как и все доносы и другие бумаги, а потом путем сравнения выявлялись значимые неточности, что давало пищу для расследования.

Профессор Юрий Алексеевич Ливеровский, сосед по дому, ровесник родителей, когда стал заместителем директора Института Почвоведения АН СССР, получил доступ к собственному личному делу: «В общем, ничего нового, я и так знал, кто на меня пишет!». Написал донос и он на себя самого! Он развелся с женой, привезя из дальневосточной экспедиции молоденькую девушку в юбке из брезента Клавдию Николаевну, родившую ему Сашку и навсегда бросившую, по этому случаю, привычку работать. Ничего не подозревавшей жене, Эрмитажному искусствоведу, он с поезда прислал телеграмму: «ПРОСТИ ТЧК ВСТРЕЧАЙ ЛЮБИМОЙ ДЕВУШКОЙ ТЧК», ехал он из Хабаровска. Парторганизация это вынести не могла, и, чтобы опередить ее, он написал на самого себя донос о своем моральном падении.

Замечательна судьба Елены Исааковны (другое написание – Исаакиевна, 1893 – 3.11.1957) – самой младшей дочери Исаакия Авраамовича Достовалова, она была всего на два года старше моего папочки, её племянника. Будучи совсем молодой девушкой, петербургской красавицей кустодиевского типа, «семи пудов не весила», с серо-голубыми глазами и пепельными волосами и достаточно энергичной. В восемнадцать лет она вышла замуж за тридцативосьмилетнего Валериана Эдуардовича Гревса, вдовца, столичного нотариуса, члена Совета по делам Палестины и Совета по землеустроительным делам.

Он, так же как и Владимир Александрович Липский мл., окончил в 1897 году Императорское Училище правоведения на Фонтанке, получив чин IX класса. Его кузен, а также старший сын также окончили Училище. От двух браков у Гревса было уже пять детей, все старше своей новой мачехи. Гревс был известен и богат, годовой доход более 60000 рублей (60 килограммов золота), лучшее пирожное стоило всего 5 копеек. Умер Гревс в эмиграции 3 июля 1939 года в городе Уотертаун, штат Коннектикут, США. Прожила Елена Исаакиевна с Валерианом Эдуардовичем недолго, около трех лет, развелась и вышла замуж в 1914 (?) году за талантливого инженера Алексея Павловича Мещерского⁴, который был уже настоящим миллионером, совладельцем Коломенского и Сормовского заводов, владельцем железных дорог и Товарищем министра. Дети Валериана Эдуардовича очень привязались к Елене Исааковне и ушли с ней к своему новому родителю и сопровождали ее до самой ее смерти!

Мой папочка и его младшие сестры Катя и Оля рано осиротели, дедушка умер «от чахотки» в Ялте весной 1913 года до окончания папочкой гимназии, а бабушка – в начале 1914 года. Шестнадцатилетняя Катя отправилась жить в Томск в семью Михаила Исааковича, а двенадцатилетней Ольге был назначен опекун.

После окончания папочкой гимназии Елена Исааковна вызвала его в Санкт-Петербург. Чтобы папочка мог спокойно учиться, А.П. Мещерский взял его на работу пресс-секретарем: нужно было читать все газеты и выискивать любые заметки об А.П. Мещерском и его предприятиях.

А.П. Мещерский имел капиталы и за рубежом, но перед Революцией уехать не успел, никто не верил, что большевики захватили власть надолго, да они и сами в это не верили. По словам Бухарина коммунистические лидеры на случай возможного бегства бегали с карманами, набитыми «брюлликами» из Государственной казны. Усилиями русских либералов с марта по октябрь 1917 года власть и армия были полностью разложены, их просто не было. По словам папочки, власть мог взять кто угодно, просто большевики оказались более шустрыми и целенаправленными, подгоняемые финансовыми обязательствами перед Парвусом и немецким Генштабом. Роль немцев в разложении Российского государства и армии с помощью переправленных в Россию, в стан врагов подрывных элементов – большевиков и левых эсеров в апреле 1917 года «в опломбированных вагонах» сейчас документально доказана и известна в деталях.

Однако, как я уверен, было бы несправедливо и близоруко изображать февральскую и октябрьскую революции 1917 года, как «Переворот», инспирированный вражеской стороной, в феврале влияние большевиков даже в Советах депутатов трудящихся было незначительным. Все социальные слои и группы устали от бездарного правления монархии, кардинальные перемены были предрешены и необходимы.

Даже находясь в морально-этическом поле православия, давая оценку историческим процессам, в том числе и революциям, затрагивающим противоречивые интересы и трагические судьбы многих миллионов прекрасных людей, ответственных граждан и патриотов своей страны, необходимо признать, что на вечный вопрос «Что есть истина?» относительно революции ответа не существует. Всенародным событиям можно лишь дать оценку спустя достаточное время на основании общественно значимых результатов. Истина заключается в том, что революция, как и последующая гражданская война, являются величайшим испытанием и несчастьем народа.

Было гигантское общественное явление (А.В. Луначарский), всенародное движение, затронувшее все слои огромной многомиллионной России, были пересмотрены все ценности, зародились совершенно новаторские в мировом масштабе направления культуры, науки и общественной жизни. Во всем мире в результате русской революции многие стали верить, что провозглашенные французской революцией знаменитые принципы социальной справедливости liberte, egalite, fraternite могут реально воплотиться в жизнь. С этим тайфуном, естественно, не могла справиться ни царская власть, совершенно закостеневшая к тому времени, ни театральное «Временное правительство», провозглашавшее бессодержательные либеральные идеалы. Социальная революция в России, установленная одним из первых декретов Советской власти, возможность построения свободного справедливого общества, установление истинного равенства по национальному, гендерному и религиозному признаку, ликвидация сословий были прорывом, вызвали всемирный резонанс и энтузиазм, много лет помогавший существованию СССР. Всеобщее избирательное право для женщин, введенное большевиками в 1917 году, в полной мере были установлены во Франции – только в 1944 году, в Великобритании – в 1928 году, в Японии – в 1945 году!

Великим достижением стало введение бесплатного среднего и высшего образования, пусть даже на начальном этапе принимавшего уродливые формы, благодаря чему возникли научные школы, реализовались и стали мировыми величинами многие сотни великолепных ученых, выходцев из беднейших слоев общества. В настоящее время это достижение стремительно уничтожается.

Взаимные зверства гражданской войны были ужасны. Безнаказанность массовых убийств, запах крови, разрушение этических начал, замена религиозности высшими принципами достижения «светлого будущего всего человечества» раскололи не только общество, но и семьи, превратили даже благовоспитанных барышень в кровожадных монстров. Академик А.А. Дородницын, директор Вычислительного центра АН СССР (я пользовался мощнейшей на то время ЭВМ, но производительности не хватило!), рассказывал о зверствах Гражданской войны, виденных им лично на Украине: красавица девушка-комиссар из дворянской семьи заставляла пленных белых офицеров есть мозг своих товарищей. Как можно после этого было говорить о «героях гражданской войны»!

Сейчас пытаются выкинуть В.В. Маяковского, какое скудоумие! История ничему не учит, потому что то же самое происходило со всеми великими⁵.

В январе 1918 года должно было состояться Учредительное собрание, но большевики его разогнали, депутатов посадили, стали расстреливать и зверски убивать офицеров, вызывая их просто повестками, начался большевистский террор, А.П.Мещерского также посадили в ЧК за отказ сотрудничать с новой властью. Елена Исааковна очень ловко, с риском для жизни своей и мужа, сумела дать взятку следователям ЧК⁶, мужа отпустили, но одновременно ей удалось доказать, что следователи – взяточники и предают за деньги «интересы пролетариата», их арестовали и расстреляли.

Вот как рассказывает об этом событии Нина Алексеевна Мещерская, падчерица Елены Исааковны и дочь А.П. Мещерского.

«Следователь давил на моего отца, чтобы он все же согласился на условия, поставленные Лариным во время переговоров о Промышленном Тресте, и когда понял, что отец мой ни в чем не уступит, все дело сразу приняло иную окраску.
К Елене Исаакиевне уж прямо на Глазовский (где жили в Москве после свадьбы Е.И. и А.П.) стали приходить чекисты; они настойчиво требовали денег за освобождение отца; сумма выкупа все увеличивалась, а угрозы расстрела звучали все чаще. Тогда Елена Исаакиевна, отчаявшись, пошла в Кремль к какому-то видному по тем временам комиссару и сообщила ему о шантаже, которому она подвергалась. Сперва этот комиссар только отвечал, что это невозможно, что все это - выдумка; однако, Елена Исаакиевна не побоялась ему назвать имена тех двух чекистов - она пошла "в открытую".
Переговоры ее длились и, каким-то образом оба чекиста ничего не подозревали. Наконец, комиссар предложил Елене Исаакиевне, что он все это дело проверит и выведет на чистую воду, и, если это все неправда, - она сама понимает, что ожидает и ее, и моего отца.
В ВЧК Елене Исаакиевне была передана очень крупная сумма денег; все номера купюр были записаны, и она обязалась именно эти деньги передать шантажистам, назначив им свидание дома, на Глазовском.
Она так и сделала, да и отступать уж нельзя было. Особняк на Глазовском был заранее оцеплен стражей, а в гостиной, где должно было произойти решительное свидание, поставили в углу ширму, за которой сидела стенографистка и еще какой-то вооруженный товарищ. (Насколько я знаю, во всех переговорах в Кремле и ВЧК большую роль играл некто Якулов - меньшевик, юрист, который тогда еще имел право голоса и был "своим человеком"; он-то и хотел доказать кому надо в Кремле, что ответственные чекисты занимаются тем, что требуют чуть ли не пятьсот тысяч рублей за какое-то фантастическое "спасение от расстрела"!).
В назначенное время оба шантажиста пришли, и Елена Исаакиевна, держа перед собой большую кипу меченых денег, нарочно повела с ними торг – чтобы стало ясно, что все ее заявления в Кремле не были выдумкой и клеветой. Она мне говорила, что буквально не помнила себя от волнения и страха – ведь тут жизнь моего отца была поставлена на карту – ну, да и ее жизнь тоже. Она уверяла чекистов, что приготовила деньги – вот они, но всей суммы сразу не собрать, ведь бриллианты, хоть и есть, реализовать не легко; просила взять пока крупный задаток, а все сполна будет через несколько дней... Говорила, что все время отлично слышала, как поскрипывал карандаш стенографистки, и с ужасом думала о том, что случится, ежели за ширмой кто-то чихнет!
Наконец торг окончился, и Елена Исаакиевна громко сказала условленную фразу, вроде: "Значит условились, вот столько-то тысяч, а остальные (скажем) триста тысяч - на будущей неделе". Те оба ответили, что согласны, идет, - и взяли меченые деньги. Оба шантажиста были сразу же задержаны у калитки, через которую они выходили, и тут же их повезли на расследование всего дела - будто к самому Крыленко. Через несколько дней отец был освобожден и вернулся на Глазовский; Елена Исаакиевна всегда мне рассказывала так, что выходило, будто бы отца выпустили на поруки Якулову. Через 10-15 дней они все, то есть отец, мачеха, Боба и Ася Гревс уже были в Петрограде, где пробыли два дня в полной тайне.»
Мещерские счастливо с большими трудностями бежали в Финляндию по льду Финского залива и вырвались из Совдепии во Францию.

Муж стал акционером заводов Рено, а Елена Исаакиевна положила всю жизнь на помощь и устройство соотечественников, на заводах работали в основном русские, не знавшие языка и ничего не имевшие, а в Ницце и в других местах были построены приюты для русских эмигрантов. Умерла Елена Исаакиевна в Буэнос-Айресе в семье своего приемного сына 3 ноября 1957 года.

В 1992 и в 1993 годах, когда в стране назревал полный крах, происходила гиперинфляция, мы жили на иностранную гуманитарную помощь для Кирилла, я нашел в Париже телефон князя Мещерского⁷, но не нашего родственника. «Do not hesitate, we are waiting for you!» - был его ответ, но ехать было некуда и не на что, и мы остались, интеллигенция, как всегда, была совершенно нищей.

Средний сын Исаакия Достовалова – Николай, мой дед, родился в Усть-Каменогорске, окончил гимназию в Омске. Тут в нем взыграли Базаровские мысли, и он, вопреки желанию родителей и семейным традициям, поступил в Московский Университет на Юридический факультет. Сейчас в Москве десятка два университетов, но, в действительности, всегда был, есть и будет только один – МГУ имени М.В.Ломоносова, с которым все мы связаны на протяжении вот уже шести поколений. В Университете его детские Базаровские настроения ужесточились до народовольчества, он стал активно участвовать в общественных движениях и студенческих выступлениях, его решили наказать, но с учетом потомственного дворянства и пр. и пр., было выбрано мягкое наказание – служба по специальность в глухомани, и отложено оно было до окончания Университета.

Поразительное поколение по умонастроению и способам самовыражения, которое до сих пор трудно понять, приведшее к краху и гибели целых поколений! Нужно почитать Чернышевского⁸.

Во время учебы он был членом Сибирского землячества, пел ли он там «Замучен тяжелой неволей …» или нет – мне неизвестно, но познакомился на заседаниях с миловидной девушкой, учившейся на медицинских курсах, идущей той же "правильной дорогой"⁹, - Евдокией Андреевной Кокшаровой. Николай Исаакович помогал юной Евдокии в латыни, которая очень сближает. Курсы находились как раз в полуротонде Нового здания МГУ на углу Моховой и Никитской.

Евдокия была, вероятно, из староукладной семьи, но, все же, ее отец Андрей Иоаннович Кокшаров за революционную деятельность был сослан в Сибирь в город Ялуторовск, а потом стал почетным гражданином города Тюмени. Он родился он 12 января 1839 года. Фамилия «Кокшаровы» считается одной из самых почитаемых в Тюмени, Сибири и вообще по северу России, к ней принадлежат сотни священнослужителей по всем епархиям, все они имеют старинные вычурные имена, есть среди них и Иоанновичи, подходящего возраста, но установить родство трудно. Жену Андрея Иоанновича звали Вассой.

Николай Исаакиевич и Евдокия Андреевна образовали семейную пару, на третьем курсе 28 января 1895 года у них родился первенец – Борис Николаевич Достовалов, мой папочка. «Р-Революционная деятельность» и последовавшая за этим ссылка родителей стали для папочки на долгие годы начала ХХ века «палочкой-выручалочкой» - по началу он всюду в анкетах писал, что он сын «политрепрессантов». Затем это стало опасно, потому что принялись за «старых большевиков и соратников», и он стал об этом помалкивать, коммунистом папочка стал лишь в конце жизни, хитрый лис имел на то свои соображения.

В конце семидесятых годов папочка решил написать мемуары, вот их план:

«План
I. Зарницы (1900 – 1916 г.г.)
II. Мир раскололся (1917 – 1932 г.г.)
III. К Звездам (1932 – 1960 г.г.)
I. Зарницы
1. Первые впечатления
2. Владивосток. Амурский залив (зачеркнуто)
3. Ссора родителей
4. Улан (американец, пони, охота на козулей, озеро)
5. Смерть. Бог и черти.
6. Аэроплан.
7. Русско – Японская война. (Жюль Верн). (1904)
8. Гимназия. 1905 г.
9. Учителя и ученики.
10. Лето. Джек. (Митя Сабинин).
11. Девочки (первый интерес. Л. Яблочкин. Маруся Молчанова, Алла Кириленко)
12. Лодка. Никита. Шторм. Амурский залив.
13. Леди. Г. Бужко. Кавалькада.
14. Церковь. Пасха. Нина Бриннер.
15. И. Шошин.
16. Музыкальная школа.
17. Бюрчины.
18. Туп-Гин¹⁰.
19. Преображенские. Пешком на дачу.
20. Английский язык.
21. Уэллс. Расширение мира. Смерть Бога и Чертей.
22. Пересмотр всех ценностей. Бужко.
23. Р. Бужко¹¹. Рождество. Вопрос о любви.
24. Болезнь отца. Крушение семьи. Одни.
25. Крым. Смерть отца.
26. Политехнический институт.
27. Начало Первой мировой войны 1914 года. Мильда Бр. Смерть матери.
28. Зима 1914 – 1915 г.г. Лида.»

Дальше дело не пошло, поэтому мне придется изложить то, что помню из его рассказов.

Папочка родился в Москве, ее он не помнил, первое воспоминание, как самое яркое происшествие, относится к путешествию на Дальний Восток с родителями, после окончания Университета. Транссибирская магистраль была уже построена, но не целиком, вокруг Байкала дороги не было. Поезда доходили до порта Байкал, в шестидесяти километрах от Иркутска, дальше грузились на пароход, переплывали озеро, опять пересаживались и следовали поездом до Хабаровска и Владивостока. Зимой переправа осуществлялась на санях по льду. Дело было поздней весной, на льду полыньи и промоины, и лошади с возком провалились! Ямщик растерялся, но дедушка – нет, свистнул так своим прадедовским разбойничьим свистом, что лошади выскочили вместе с возком, и все окончилось благополучно, просто Азазелло! Ехал дедушка служить в Николо-Уссурийск на Ямане¹², глушь, которой нет на карте. Жили они в простой избе, из горницы дверь в холодные сени, а дальше улица. Зимой морозы лютые, за тридцать, низ двери в инее, а Борька бегал в одной рубашечке, совсем голый. Папочка очень гордился своим сибирским здоровьем, я не помню, чтобы он вообще болел чем-нибудь.

После Николо-Уссурийска Николая Исааковича перевели во Владивосток, где он служил членом окружного суда. Владивосток был молодым городом со смешанным населением. Вот что писал о нем Энциклопедический словарь Брокгауза Ф.А. и Ефрона И.А.(1905 г.):

«Владивосток, военн. порт и крепость, Приморской обл., при Амурск. зал. Тихого океана, ст. Уссурийск. ж. д. 1860 осн., 1872-1905 портофранко. Превосходные бухты (Золотой рог и др.); замерзает на короткое время. Жителей 36 т., много китайцев, корейцев и др. инородцев. Правильное пароходное сообщение с Одессой, 1901 прибыло 439 судов с грузом 21 милл. пудов, выбыло 430 судов с 4 милл. пуд. груза. Под русск. флагом прибыло 208 судов, японск.-120, германск.-35, англ.-26, норвежск.-22, американ.-18, датским -5. По Уссурийск. жел. дор. отправлено 9,6 милл. пуд. груза, прибыло 3,5 милл. пуд. Институт восточн. языков, женск. гимназия, мореходн. классы, город. и 5 нач. учил. Общество изучения Амурского края, при нем музей; 42 зав. и фабр, 2 паров. лесопильни, 6 кирпичных, 9 пивоваренных, 4 механических, 8 типолитографий.»

Энциклопедический словарь умолчал, что во Владивостоке было еще музыкальное училище, которое тетя Оля вспоминала как «консерваторию». Владивосток был местом ссылки политически неблагонадежных людей.

Дом Достоваловых стоял на берегу залива Золотой Рог, на склоне сопки, на вершине которой размещалась батарея береговой артиллерии. Дом был двухэтажный, первый этаж занимала какая-то семья, входы – раздельные и независимые. Батарея регулярно устраивала учебные стрельбы, по этому поводу солдаты обходили все дома и предупреждали жителей: нужно было открыть все окна, двери и шкафы, составить всю посуду на пол, а самим – пойти куда-нибудь погулять подальше, мальчишки, естественно, отправлялись к батарее. Пушки были огромные, калибра десять или двенадцать дюймов, стреляли бездымным порохом, огромным языком с резким звенящим в ушах треском выскакивало пламя раза в три длиннее самой пушки. В качестве цели был плот, который на длинном тросе таскал по заливу буксир, пушки стреляли далеко, за двадцать километров и очень точно, с первого или со второго выстрела цель поражалась. Самыми любопытными были стрельбы береговых мортир также крупного калибра, они стреляли дымным порохом, огромный столб дыма вырывался из ствола и образовывал дымное кольцо, улетавшее высоко вверх. Скорость снаряда, летевшего по навесной траектории, была небольшой, и, стоя за орудием, можно было видеть, как он удаляется. Точность стрельбы была ужасной. Как-то раз, выпущенный снаряд угодил прямо под корму катеру, таскавшего учебную цель. С воплями и ругательствами трос тут же был обрублен, и катер, что было мочи, удалился от греха подальше. Пониже на берегу также стояли батареи скорострельных противодесантных пушек Канэ калибра 6 дюймов. Военные и торговые корабли, порт – все это не могло не провоцировать ребят. У папочки был ялик, на котором он с друзьями ходил по заливу. Ялик доставлял массу возможностей: можно было таскать рыбу из сетей китайцев, которые плавали на тихоходных джонках «юли-юли». Гребец стоял на корме и длинным веслом выписывал «восьмерку в воде», куда ей до юркого ялика, воришкам доставались только ругательства и взбучка от папочки, сын его позорил. Летом вода прогревалась, и можно было плавать и нырять. В отличие от Черного моря – дно залива кишело живностью. Однажды, нырнув, папочка открыл глаза и с ужасом увидел, как на его голову бросается что-то черное – это был осьминог, от которого он с трудом отделался, впечатление было на всю жизнь. Дальние страны, конечно, манили, не раз ребята пробирались на корабли, отходившие в другие страны, один раз их поймали и ссадили только в Японии.

Недалеко, в соседнем доме, жил американец, бывший пират и по совместительству рыболов. Он попал в страшнейшую бурю и дал обет, что, если выживет, станет православным священником, почему православным – неизвестно, протестантам и католикам никакого доверия! Он ходил в черной рясе до пола, курил трубку, и, когда хотел закурить, доставал, задирая рясу, из штанов курительные принадлежности, ни мало не стесняясь показать скрывающиеся под ней все атрибуты своего прошлого: сапоги с ботфортами, прочные брюки (может быть, настоящие джинсы?) и такую же рубаху. Ребята лазали к нему во двор тайно посмотреть на пушки, хранившиеся у него в сарае.

В детстве папочка ужасно боялся чертей и нечистую силу, которая ночью непременно могла утащить его, ложась спать, он тщательно упаковывался, подвертывая все кончики одеяла под себя и на голову, так, чтобы оставался один только нос, оставшуюся щелочку он тщательно многократно крестил в надеже на неприступность святого креста. Все эти страхи прошли сами собой в четырнадцать лет после открытия Герберта Уэллса.

После семи лет началась учеба в гимназии. Перед основным курсом было два подготовительных класса, в которых учили читать и писать, дальше было классическое обучение с греческим, латинским, французским и английским языками и прочими многочисленными предметами включая танцы, песни и пляски. Мальчиков из недворянских семейств или тех, кому учеба давалась с трудом, принимали в реальные училища. Читал папочка легко и свободно, и во втором классе ему попался Жюль Верн, который просто захватил его, родители выписывали ему все, что было можно. Проглатывая очередную книжку, папочка просто был не в состоянии дойти до гимназии, ноги заплетались и не шли, и он застрял где-то по пути, где и застал его отец. Грозно взглянув, он все понял, простил: «Бог с тобой, читай!» и отпустил домой.

В гимназии в средних классах милые детки, конечно, хулиганили. Одним из любимых занятий было изводить учителей. Классы были длинные, парты стояли в три ряда, а учитель математики, маленький толстенький человек любил ходить по классу и часто задерживался у последних парт. Ученики, сидевшие на первых партах, потихоньку сдвигали их так, чтобы оставшийся проход был минимален. Возвращаясь к кафедре, бедный учитель еле протискивался между сдвинутыми партами, пыхтя и отдуваясь: «Вот сдвинули, а я все равно прошел!» - говорил он себе под нос, это была желанная кульминация, которая потом долго обыгрывалась в лицах учениками на переменке. Другого преподавателя изводили жужжанием, третьему – мазали доску воском, словом, - традиционный набор школьных проделок. Откуда он возник в стерильных условиях нового города? Естественно, от родителей, которые хвастались перед своими детьми собственными хулиганскими выходками, а потом лицемерно наказывали детей за эти же шалости! В двенадцать – пятнадцать лет мы тоже представляли в школе ужасную среду, готовую на все, но без издевательств: например, нарочно роняли на пол ручки, чтобы можно было залезть под парту и посмотреть, как выглядят штанишки у учительницы. Мамочка всегда проводила со мной воспитательные беседы: «Представь себе, что на месте учителя могла бы быть я!» - восклицала она с пафосом, папочка при этом обычно молчал.

Семья росла, появились сестры – средняя Катя (1897) и младшая Оля (1902). Папочка и тетя Катя помимо гимназии посещали также музыкальное училище.

По соседству с Достоваловыми с 1906 года жили Николай Алексеевич и Антонина Алексеевна Спешневы – прямые потомки петрашевца Николая Александровича Спешнева¹³, террориста и друга Ф.М. Достоевского.

Николай Алексеевич Спешнев (1871 – 1950?) был офицером, окончил Александровский кадетский корпус и Михайловское артиллерийское училище (1892), затем служба забросила его около 1906 года во Владивосток.

У Спешневых было трое детей: сын Алексей (1899 – 1973), на четыре года младше папочки и дочери – Галина (1900 - 2001) и Наталья (1904 – 1932).

Будучи самым «крутым» в близлежащей округе, папочка однажды поймал маленького Алешу и поколотил его неизвестно за что, после чего Алеша, ревя на всю округу, отправился искать справедливости к своей матушке. Чувствуя, что действие может развиваться по неправильному сценарию, папочка отправился в дальнюю прогулку в надежде, что время все лечит, и лучше всего переждать неблагоприятную ситуацию где-нибудь в созерцании прекрасного. Каково же было его разочарование, когда, вернувшись, он увидел двух дам – свою мамочку и Антонину Алексеевну Спешневу, маму Алеши, мирно беседующих за чашкой чая, они так понравились друг другу. Это знакомство перешло в многолетнюю дружбу семьями. Впоследствии уже в Китае Ольга вышла замуж за Алексея Николаевича Спешнева¹⁴.

Моя бабушка Евдокия Андреевна не занималась общеполезным трудом, не несла свет в темные массы. Она вела дом, но сохранила все свои черты боевика. Город был неспокойный, народ часто грабили. Как-то раз, когда дома были только бабушка и дети, дом решили пограбить, двери и окна были заперты, и вдруг какие-то таинственные зловещие тени появились за окнами, двери не поддавались, раздался ужасный скрежет, и около засова появился бурав… Бабушка, недолго думая, выхватила револьвер и разрядила его в поверхность двери! «Ай-яй-яй и ой-ой-ой!» - завопили и застонали разбойники снаружи и, истекая кровью и собирая оторванные конечности, чтобы их на досуге пришить, как-нибудь, черными нитками, скрылись в кромешной тьме. Такое нападение случилось еще раз, бабушка была столь же решительна.

В доме отца было пять собак и несколько лошадей, у папочки был пони, а у деда – еще и верховая лошадь. Пони, звали ее «Леди», была совсем маленькой, когда дедушка садился на нее, ноги доставали до земли. Нрав у Леди был веселый, она любила галоп, и обожала непослушание по отношению к детям, справляться с ней было трудно. У других ребят также были лошади, и все разномастной кавалькадой часто отправлялись куда-нибудь в поисках приключений. Заводилой помимо папочки был его гимназический друг – Бужко, который как-то удрал на пароходе в Японию. Кончила Леди плохо, она обожала разведенную в воде муку, и дети, видя ее пристрастие, перекормили ее.

Собаки были разные, одна из них – комнатная болонка, маленькая, с вьющейся шерстью, черными глазками была любимицей бабушки, болонка проводила все время, прячась в длинных юбках хозяйки, она всегда грозно рычала, если дети шевелили или трогали мамину юбку.

Еще одним замечательным животным был Джек – огромный лохматый дворовый пес, изредка забегавший в комнаты и обожавший хулиганить. Если он появлялся в комнатах, любимым занятием было ухватить болонку за хвост и таскать ее по полу по всем комнатам. Визг, крики, всеобщий переполох продолжались до тех пор, пока Джеку не надоест, он никого не боялся и не слушался никого кроме дедушки, принимал наказание тоже только от него. Единственный случай его послушания был связан с болезнью дедушки. Джек несколько дней стоял у постели, безотрывно глядя в лицо хозяина, не ел, не пил, никого не подпускал, пока дедушка не поправился.

Однажды Джек загнал соседскую кошку в дом, она – в комнаты, потом на балкон и дальше на застекленный потолок веранды первого этажа, Джек за ней! Стекло кошку выдержало, а Джека – нет! С грохотом, в облаке стекол рухнул он вниз, где соседка в этот момент варила варенье, - на соседку и на медный таз с вареньем, все вдребезги!

Запомнился также следующий случай. Папочка с отцом возвращались домой и у дома с ужасом увидели следующую сцену: перед домом в дорогом светлом костюме, в канотье в пыли на корточках вертелся человек, а Джек увлеченно носился вокруг и старался ухватить его за зад. Дедушка в ужасе и гневе закричал, человек отвлекся, Джек улучил момент и успел отхватить клок на брюках, после чего с восторгом скрылся. Дедушка тут же принес все возможные извинения и предложил двойную компенсацию за испорченный костюм. Все было напрасно! Оскорбленный посетитель ничего не принимал и довел дело до суда над членом суда, скандал!

Еще в одном приключении с Джеком участвовал уже местный владыка и его окружение. Дедушка с супругой и детьми были приглашены на пасхальное воскресенье в резиденцию митрополита за городом. Зная безобразный нрав Джека, дедушка привязал его крепкой веревкой во дворе, после чего семейство отправилось на прием. Каков же был ужас родителей, когда дети завопили: «Папа, папа! Смотри, наш Джек!», и действительно вдоль дороги трусил Джек с обрывком веревки на шее. Свобода дорогого стоит, а за веревку надо было отомстить, не обращая никакого внимания на хозяев, Джек просто смотрел, куда они направляются. Было решено делать вид, что «мы никаких собак не знаем, он сам по себе». Входя под тенистую аллею, ведущую к даче митрополита, семейство увидело, как дорогу пересекает чумазое чудовище в сметане, с горшком на голове, а за ним вприпрыжку неслись, задирая рясы, послушники с криками, воплями и поварешками в руках. Вся кавалькада проследовала в покои, а потом через окна высыпалась в сад и скрылась.

Терпеть дальше выходки Джека было невозможно, его отдали соседу гусару, который увез его в полк. Гусар был гуляка, кутила и буян, жалование быстро кончалось, и он, отрывая последнюю пятерку, посылал ее любимой матушке, как вспомоществование. Та в слезах умиления получала деньги от сына-кормильца и тут е высылала ему обратно в знак благодарности тысячу рублей. Гусар был страстный охотник, иногда брал мальчиков с собой на охоту, а охота была прекрасная – дичи было много, включая крупных хищников. Однажды, на прогулке на лошадях папочка с дедушкой встретили телегу, на которой лежал убитый уссурийский барс, телегу сопровождали двое крестьян – отец и сын, тулупчик на отце был сильно подран, весь в клочьях, да и сам старик был сильно помят.

- Откуда везете?
- Да вот, ехали, а он на суку лежит, на дереве. Я и говорю сыну: возьми сук, да пошукай!
А он и бросился, еле сладили!

В городе было много китайцев и японцев. В дом для приготовления еды был приглашен китаец – «бой», бывший шеф-повар хорошего ресторана, которому надоела напряженная ресторанная суета, он хотел тихой и спокойной работы. Готовил он изысканно, знал массу секретов, его кухню папочка вспоминал всю жизнь, повторяя правила кулинарии: «где соль, там и сахар» и что-нибудь в этом роде. Посуду бой не мыл, для этого была кухарка, порядок и чистоту в доме поддерживала горничная, был еще кучер, занимавшийся лошадьми и территорией.

Японцы во Владивостоке держали многочисленные прачечные, но это оказалось лишь шпионским прикрытием. Обычно японцы носили гадко зачесанные назад и прилизанные волосы, здороваясь, они кланялись, при этом шипели и терли колени. Когда разразилась Русско–Японская война, японцы в большинстве исчезли, исчез и прачка, обслуживавший семью. Каково же было удивление, когда он явился после войны в гости в форме полковника! «Да, да! Сапиона!» - говорил он, кланяясь.

Война просто потрясла всех жителей. Ребята знали все боевые корабли, стоявшие в гавани, жители провожали их с трепетом и надеждой, а когда они вернулись разбитые и израненные и не все, горю не было предела. Потянулись обозы с ранеными, открывались госпитали, настал позорный мир. Учитывая уроки поражения, стали всемерно укреплять город, началось строительство новых укреплений, фортов, опорных пунктов. В город приехал Алексей Петрович Шошин, генерал, военный инженер, специалист по фортификации, у которого был сын Ваня, ставший одноклассником папочки и дорогим другом на всю жизнь. После Второй мировой войны Иван Алексеевич очень часто бывал у нас, приезжая в Москву в командировку. Он был Главным инженером ГОМЗ – Государственного оптико-механического завода в Питере, крупнейшего оборонного завода такого профиля. При ГОМЗ был институт ГОИ – Государственный оптический институт, потом они объединились в ЛОМО - Ленинградское оптико-механическое объединение. Делали они все: от крупнейшего в мире в свое время шестиметрового телескопа около станицы Зеленчукская на Кавказе до микроскопов и фотоаппаратов, но важнейшей их продукцией были прицелы, перископы и военная оптика. ЛОМО входило в тройку крупнейших оптических фирм в мире: они умели делать дифракционные решетки до 2400 штрихов на миллиметр, эшели, интерференционные фильтры и другую экзотику. В ЛОМО сохраняли рабочий стол Ивана Алексеевича, как реликвию.

Иван Алексеевич являлся к нам обычно на одну-две ночи, неизменно улыбающийся, с цветами и с тортом из «Норда», лучшей и знаменитой кондитерской в Санкт-Петербурге с дореволюционных времен, в начале XXI века ее закрыли, навсегда утратив знаменитую торговую марку. У Ивана Алексеевича были бифокальные очки, он слегка пыхтел, стеснялся. На стене у нас висела карта Европейской части, он отыскал на ней реку Шоша в Тверской области у Княжьих Гор и показал ее мне. Рассказать о ней, своем детстве и предках, он не решился, не то время было.

По мере взросления у папочки стали появляться знакомые девочки, а Жюля Верна заменил Герберт Уэллс с его пророчествами, когда у папочки в 1959 году появилась последняя жена и новый дом, он тут же купил собрание сочинений Уэллса.

В гимназии мальчиков активно учили танцам и политесу, это сохранилось на всю жизнь, так что папочка, уже в солидном возрасте, в Академии, был известен как «Король паркета».

В Академии было много «первых»: «первым рыбаком» был наш директор Института космических исследований (ИКИ) академик Георгий Иванович Петров, а по сведениям Мартина Израилевича Кабачника звание «первого бабника» оспаривалось М.В. Келдышем («МВ») и Л.Д. Ландау («Дау»). «МВ» часто ездил из Москвы на работу в ЦАГИ в г. Жуковский на электричке, если он видел понравившуюся ему девушку, он бросался за ней, пренебрегая всеми важнейшими делами, ожидавшими его, а «Дау» имел записную книжку, в которой девушки были упорядочены по красоте, а не по алфавиту. Жена Дау принимала всех любовниц мужа дома и стелила им постель для любовных утех.

Танцы и «шманцы» папочка просто обожал, ходил на закрытые танцевальные вечера в Дом ученых на Пречистенке, где профессура и академики его круга танцевали с молодыми барышнями, желающими подцепить себе богатого и солидного ухажера.

Когда я был в десятом классе, у нас дома была вечеринка по случаю общенародного праздника, приглашено было человек двадцать из класса, из ближнего круга. Одну комнату освободили полностью от мебели, поставили на пол магнитофон и устроили танцы на паркете в перерыве между застольем, родители всегда принимали участие в наших вечеринках. В классе у меня была знакомая, Ирочка Аристова, жгучая армянка с огромными черными глазами и большой высокой красивой грудью. Как ужасны современные манекенщицы со «среднеевропейской грудью» – небольшой возвышенностью где-то посредине между пупком и плечами! Она мне нравилась, но стеснительность и жгучая ревность к возможным соперникам не давала мне возможности завести с ней хоть какой-нибудь контакт, мы только гуляли с ней вместе с группой товарищей, разговаривая на общие темы, она бывала у нас дома вместе с другими. Папочка обожал с ней танцевать, нежно держа ее за талию и ведя ее в ритме сладостного танго или классического фокстрота. От восторга глаза его становились совсем узенькими, как щелочки, еле видные за толстыми стеклами, у него были очки –24d. Только теперь я могу оценить его ощущения. «Так теперь не танцуют», – говорила Ирочка, мы тогда танцевали «стилем», а потом появился рок-н-ролл, но она никогда не отказывала папочке под каким-либо благовидным предлогом.

В гимназические годы папочка тщательно скрывал свои похождения, но сестры - «язвы сибирские», часто ловили его и, естественно, докладывали.

- Ты же вчера был с Марусей Молчановой!
- Не знаю я никакой Маруси Молчановой!
- Тебя видел Ваня Шошин!
- Не знаю я никакого Ваню Шошина!
- А! Совсем заврался! – мерзко верещали они, тыкая в него пальцами.
Папочка всю жизнь всегда все отрицал, никогда ни в чем не сознавался, это была его излюбленная тактика, она, правда, совершенно не действовала на мою мамочку. Раз как-то, в 1946 году она, ни мало не стесняясь присутствующих детей, приподняла папулю за грудки и хлопнула его по щеке своей тяжелой дланью за какие-то ставшие ей известными проделки, очки отлетели, «Ну что ты, Котенька!» - пролепетал он и снова очутился на козетке. Это ужасное зрелище во многом, как мне кажется, предопределила жизнь мою и моего брата.

Самой близкой подругой папочки в гимназические годы была Нина Бриннер, хотя были и другие увлечения.

Бриннеры были богаты, жили в красивом доме, сохранившемся до сих пор, детей у них было около восемнадцати. Дети часто приглашали к себе в гости на обед кого-нибудь из своих знакомых, так что за столом сиживало всегда больше тридцати! Госпожа Бриннер закупала немыслимое количество товаров: ткань – штуками, обувь – десятками пар и столько же всего другого, так что торговцы принимали ее с почестями, как оптовую покупательницу и делали соответствующие скидки. Бриннер была очень полна, и ее регулярно отправляли на курорт для похудания в Карловы Вары. Ехать обычным поездом она не могла – не проходила в дверь спального вагона, поэтом для нее заказывали теплушку (маленький двухосный товарный вагон), оборудовали ее как вагон-люкс, обивали штофом, устанавливали мягкую мебель, делали окна, туалет и выгородку для служанки, цепляли к поезду. Возвращалась она стройной и красивой, процедуры в виде ежедневных лечебных клизм и рвотные соли очень помогали ей, интересно, откуда папочка узнал подробности?

Дедушка Николай Исаакович умер в Ялте 4 июня 1913 года от туберкулеза, а бабушка – год спустя. Их смерть коренным образом изменила жизнь осиротевших детей, жизнь папочки, Кати и Ольги рухнула.

Папочка отправился в Петербург к тетке Елене Исааковне, Катя уехала в Томск в семью своего дяди Михаила Исааковича, а Ольга осталась во Владивостоке под присмотром опекуна.

Бриннеры из-за революции эмигрировали в США. Парочка рассталась навсегда. В Штатах Нина Бриннер вышла замуж, у нее родился сын – знаменитый Юл Бриннер. Смерть дедушки повлияла также на выпускной аттестат: преподаватель Закона Божьего вместо заслуженной пятерки поставил «четыре» на выпускном экзамене в 1913 году, и папочка получил только серебряную медаль, всю жизнь он с обидой вспоминал это.

Опекун Ольги, к сожалению, умер в 1917 году, когда ей было всего пятнадцать лет.

Дальнейший период жизни Ольги Николаевна неясен, в городе происходили волнения и демонстрации. Н.А. Спешнев с семьей по делам службы перебрался в Хабаровск, Алексей учился в Хабаровской графа Муравьева – Амурского кадетском корпусе. После Октябрьской революции войны семейство Спешневых разделилась. Отец семейства Николай Алексеевич отправился на фронт воевать с Красными, где попал в плен и чудом выжил, а гардемарин Алексей Николаевич вернулся во Владивосток, где плавал на корабле «Орел», переделанном в вспомогательный учебный крейсер. Среди гардемаринов был и другой наш далекий родственник по линии Ляпидевских – Константин Алексеевич Любарский.

С весны 1915 года «Орёл» обеспечивал практику гардемаринов, совершил на протяжении 1915 – 1916 годов несколько учебных походов, заходя в японские и корейские порты.

12 ноября 1917 года «Орёл» вместе с миноносцами «Бойкий» и «Грозный» отправился в очередное плавание. Октябрьская революция застала крейсер в Нагасаки. Между командой и гардемаринами начали возникать конфликты, а кораблю было приказано вернуться во Владивосток. Из-за возникших на судне беспорядков было решено попросить помощи у союзников и следовать с отрядом в Гонконг, где революционно настроенные члены экипажа были списаны на берег, а судно перешло в подчинение белогвардейского командования. В декабре 1919 года «Орёл» возвратился во Владивосток, ведя на буксире «Бойкий».

31 января 1920 года после очередного переворота в городе «Орёл» совместно с транспортом «Якут» ушел из Владивостока и отправился вокруг Азии в Севастополь на помощь Крыму, однако до России он так и не добрался, часть экипажа осталась на Филиппинах. Служба проходила крайне трудно: в Сингапуре местное население смотрело на русских скверно и недоброжелательно. Денег не было, гардемаринам давали по доллару в день.

Константин Алексеевич Любарский остался на Филиппинах и в октябре 1922 г. вместе с эскадрой адмирала Старка из Филиппин ушел в Сидней. Там он и умер 24 июля 1963 г.

В Порт-Саиде на «Орле» и «Якуте» вновь вспыхнули волнения. Капитан «Орла» отказался следовать в Севастополь, а «Якут», наоборот, стремился на помощь Врангелю. Команды в зависимости от желания были рассортированы. Оставшийся «Орел» в 1920 году был продан представителям английской компании, так Алексей Николаевич Спешнев в качестве наемного работника – рулевого вместе с командой попал в Портсмут.

Оставшаяся во Владивостоке одна, пятнадцатилетняя Ольга Николаевна попала в крайне затруднительное положение. Близких родственников не было, а путь к остальным был отрезан военными действиями в Сибири. Она думала о самоубийстве. К счастью, в 1920 году Спешневы вернулись во Владивосток, нашли Ольгу и фактически спасли ее.

Тем временем Алексей Николаевич скитался по Европе: был в Сербии, Швейцарии, Франции. В Париже он пытался поступить в Национальный институт современных восточных языков (Ecole National des Langues Orientales vivantes), а деньги на проживание добывал пением в хоре Grand Opera de Paris.

Алексей Николаевич страстно рвался к своим родным. Скопив немного денег, он вместе с приятелем отправился палубным пассажиром из Марселя в Шанхай, денег на каюту не было. В конце июня 1922 года он добрался до Владивостока, а через три месяца все семейство вместе с Ольгой Николаевной были уже в Харбине. В 1924 году отец и сын Спешневы перебрались в Пекин преподавать в университете. В Пекине Алексей Николаевич и Ольга Николаевна вступили в брак. В результате брака явились на свет Татьяна Алексеевна Курманаевская (1925 – 2011), урожденная Спешнева, и ее дети – Алексей Михайлович, Наталья Михайловна и Дмитрий Михайлович Курманаевские, а также Николай Алексеевич Спешнев (1931 – 2011), заслуженный профессор ЛГУ, с детьми Ольгой, Александром и Ксенией, и все-все последующие мелкие. А судьбоносную драку папочке вспоминали всю жизнь все, кому не лень.

Часть семейства Спешневых в 1947 году вернулось в СССР. Галина Николаевна вышла замуж за китаеведа Дэрка Бодэ (1909 – 2003) и с мужем, в конце концов, перебралась в Пенсильванский университет США. Брак Натальи Николаевны с американцем, по словам тети Оли, был крайне неудачным, в двадцать восемь лет она покончила с собой. После возвращения семьи в СССР Николая Алексеевича Спешнева ст. и мужа Татьяны Алексеевны – Михаила Курманаевского посадили, как и многих возвращенцев.

Петербургская жизнь папочки туманна и начало ее может характеризоваться столь же загадочными для меня именами «Мильда Бр.» и «Лида».

Окончив гимназию, папочка поступил в Политехнический институт, называвшийся тогда Санкт-Петербургский политехнический институт императора Петра Великого на электромеханическое отделение. Но уже на втором курсе у него появилась жена – Лидия Филипповна Мазарюк, которая была сестрой одноклассника по гимназии Сережи Мазарюка. Лидия также отправилась в Петербург для продолжения учебы. В 1915 году у них родилась дочь Люся, семейная жизнь сильно осложнила материальное положение, так что он ушел с третьего курса, стал работать электромехаником на Петроградской телефонной станции. Первый брак с Лидой был непродолжителен, пошли революции, началась гражданская война, они вскоре расстались.

О Люсе я узнал только в шестидесятых годах. Детство Люся провела на Украине, куда уехала со своей мамой и вернулась в Питер уже в восемнадцатилетнем возрасте, когда у папочки намечался уже четвертый брак – с моей мамочкой. Поскольку жить в Питере у папы было негде, Люся некоторое время жила у тети Ксаны и Софьи Сергеевны.

Папочка был уже близорук в это время и имел белый билет. Он был удивительным идеалистом, никогда не представлял себе возможности эмиграции из России, «Всегда нужно быть с народом!» - часто говорил он мне.

4 июля 1917 года папочка шел по Невскому проспекту. У Садовой, по Невскому проспекту шла демонстрация, вдруг раздались выстрелы, народ в панике побежал. Папочка носил пенсне, которое с него сшибли, он остался совсем беспомощными и стал ползать на коленках по мостовой, пытаясь нащупать пенсне. Эта сцена запечатлена на многих фотографиях и известна, как «Расстрел мирной демонстрации на Невском проспекте в Петрограде¹⁵».

Вещей у него было немного, перемещаясь по жизни, он постоянно таскал с собой только огромную бельевую корзину, набитую книгами.

По Питеру ходили матросы, ленточки у них свисали до пояса, а клеши были более полуметра, это был самый шик! На боку свисал маузер, а под локоток они вели какую-нибудь барышню с завитыми волосами. Власти никакой не было, матросы захватывали поезд, гнали его на Украину, набивали мукой, салом и другой снедью и возвращались обратно, они были самыми богатыми женихами в Питере.

Во время переворота папочку все-таки призвали в ряды белых, где он путешествовал со своей корзиной с книгами. Ему пришлось защищать кремль в Нижнем Новгороде, но когда туда ворвались красногвардейцы, он побежал им навстречу, таща корзину. «Где взял?» - спрашивали его атакующие в надежде тоже что-нибудь прихватить. На этом его участие в боевых действиях закончилось. Из вещей у него были еще английская шинель и маленькая котомка с табаком, что было тогда дороже золота. По дороге он заболел тифом, его в бреду ссадили, только через несколько дней очнулся он в Ярославском госпитале на простой кровати. Укрыт он был шинелью, а под кроватью (о, чудо!) он обнаружил свою котомку – целую и невредимую! Это спасло ему жизнь, табак он обменял на неочищенный овес, других продуктов просто не было, и, добравшись до Питера, они с Ваней Шошиным устроили пир: наварили из неочищенного овса каши и на радостях скакали через кровати и диваны, ржа, как кони.

Исполняя должность техника по слабым токам в Ленсовете, он был свидетелем потрясающей сцены, разыгравшейся на Дворцовой площади, где находился тогда Ленинградский Обком. Правили городом тогда всемогущие Каменев и Зиновьев, соратники Ленина, сторонники Троцкого, но враги Сталина, который в это время после смерти Ленина активно боролся за власть. Дверь с шумом раскрылась, из нее выскочил красный Зиновьев, а за ним – человек в кожанке. Догнав Зиновьева, он дал ему сильнейшую затрещину по шее, а затем кулаком в нос, после чего Зиновьев обмяк, "внутренний заем"¹⁶ у него свалился на ухо, из носа шла кровь, и он прекратил сопротивление. «Вот я тебя!» - сказал человек в коже, схватил Зиновьева за шкирку и втащил в здание. Зиновьева видели уже только на процессе в Москве, и все очень быстро поняли, кто в доме хозяин.

В двадцатых годах Лев Троцкий, Григорий Зиновьев, Лев Каменев и др. входили в так называемую «левую оппозицию», но судьба их уже была решена. Папочка долгое время не мог определиться в выборе профессии, с 1923 по 1926 год он был студентом английского отделения Ленинградского фонетического института, в котором он занимался языками у выдающегося лингвиста академика Л.В. Щербы¹⁷, нашего профессора Хиггинса. Сам академик читал лекции по различным предметам, а практические занятия вели его аспиранты в группах по пять-шесть человек. У папочки был слух, он приобрел очень качественное знание английского, говорил и писал на языке несколько старомодно в стиле оксфордского профессора, много и активно подрабатывал переводами практически до своей последней женитьбы. Его заработки намного превышали академические ставки, его даже вызывали по этому поводу «на ковер». У него были отличные машинистки – профессионалки из Президиума Академии, которые строчили со скоростью разговорной речи (500 знаков в минуту). Днем он читал текст, иногда залезал в специальную литературу, чтобы вникнуть в суть вопроса и освоить терминологию, а ночью начитывал перевод в печатный лист (60000 печатных знаков), утром – правил. За две недели он мог перевести солидную книгу, так, в 1956 году он заработал за двенадцать дней деньги на автомашину «Победа» - 16000 рублей, что по курсу было эквивалентно $27’000.0, то есть очень и очень прилично, но все деньги уходили на шикарную жизнь.

Разграбление Петербурга после октябрьского переворота 1917 года было просто чудовищным. В дни революции папочка видел валяющийся на Дворцовом мосту знаменитый портрет Николая Второго кисти Валентина Серова. Папочка был ошарашен и не сообразил, хотя мог бы, а какой-то ловкий человечек содрал холст с подрамника, свернул портрет и быстро исчез. В домах понимающих людей валялись груды драгоценностей, шедших нескончаемым потоком в картофельные республики Прибалтики. В доме своих знакомых Салаховых, чей сын стал впоследствии известным композитором в Советское время, папочке показали на черном сукне горку бриллиантов чистейшей воды высотой восемь – десять сантиметров, высыпанную их холщевого мешка.

В Питере происходили удивительные истории, вот одна из них. Как-то раз, шагая по Невскому, он увидел знакомую женщину, соседку по дому, и был поражен ее метаморфозой. Как благонадежный элемент, папочка выполнял обязанности члена жилтоварищества, и часто посещал своих соседей по разным жилищным делам и вопросам. Соседка, о которой идет речь, до революции преподавала в Смольном институте, была в высшей степени обеспеченной женщиной, а после переворота потеряла все: и деньги, и работу. Жила она только на то, что ей удавалось продать из оставшейся мебели, была одинока, и помощи ей ждать было не откуда. Одежда ее поизносилась, выглядела она обычно непрезентабельно, а тут – и шляпка, и новый английский костюм, и хорошие туфли!

«Вы ли это? Что случилось?»

И она рассказала удивительную историю о внезапно и нежданно наступившем благополучии.

Одна из ее воспитанниц-смолянок во время бегства с белыми из Крыма попала в Константинополь и там без средств, потеряв все связи, просто погибала. Одежда была еще вполне приличной, но денег совершенно не было. Она была хороша собой, прекрасно воспитана и образована, знала несколько языков, но жизнь ее потеряла всякий смысл, надежды не оставалось. Проституция для нее была неприемлема и, размышляя о самоубийстве, она бродила в горе по набережной, и здесь ее остановил какой-то незнакомый молодой человек…

«Извините, что я заговариваю с вами, не представившись, но на это есть свои причины. Простите за прямолинейность, но я хочу вам сделать предложение. Если вы согласитесь, приходите завтра сюда же, вас будет ждать яхта, которая отвезет вас куда нужно», - и он, поклонившись, удалился.

Что было делать? Будь, что будет! Смерть всегда оставалась как запасной вариант, и, промучившись ночь, она решилась. На следующий день она пришла на набережную и подошла к яхте. Она назвалась, капитан отдал ей честь, проводил ее в роскошную каюту, и яхта тут же снялась с якоря. Через два дня она прибыла в Италию, где ее ожидал на пирсе молодой незнакомец, он оказался молодым Фордом. Свадьбу сыграли тут же в Италии, а дальше она отправилась в Америку. Будучи замужем и став богатой, она решила назначить пенсии всем своим знакомым в России и, в частности, любимым преподавателям из Смольного. Так папина соседка стала получать ежемесячно и пожизненно 600 долларов в месяц.

В начале двадцатых у папочки была уже вторая жена Юлия, старше его по возрасту, искусствовед по специальности, сотрудник Эрмитажа, которая занималась материальным искусством. Юлия оказала очень благотворное влияние на папочку и формирование его, как личности, его жизнепонимания. Он стал интересоваться искусством, расцвел, по-видимому, с этого времени стал постоянно носить галстуки, пользовал его лейб-медик, который в случае необходимости выписывал ему лекарства и микстуры, удивительные по составу, туда входили изысканные добавки, придающие лекарствам приятный вкус и запах. Фармакологи в аптеках просто поражались, глядя на рецепты. Кстати, этот медик всегда настоятельно рекомендовал почаще носить на руках детей, особенно, когда они болеют.

Вращались молодые в художественных кругах, ходили в оперу и на концерты, папочка брал уроки музыки. Ф.И. Шаляпин поразил его свей способностью гипнотизировать зал: стоило ему одернуть занавес в «Паяцах» или сделать какой-нибудь жест – зал просто замирал. Шаляпин гонорары брал натурой – мешок муки, «советские денежные знаки» он не принимал, и постоянно ругал большевиков. Папочка пробовал делать художественные переводы в стихах, но слог у него получался тяжеловесным. Для одного из переводов была выбрана старинная немецкая баллада о «Пестром Флейтисте», который с помощью флейты вывел крыс из города, а когда городской голова отказал ему в гонораре, вывел своей музыкой всех детей. К переводу были подготовлены иллюстрации – акварели, очень красивые, в стиле Бакста, его знакомой художницей. Две из них висели у нас дома, папочка их очень ценил и среди немногих вещей забрал с собой после развода с моей мамой. После его смерти их заграбастали Светлана, первая жена моего брата, и ее дочь – Лена, так я больше их и не видел.

Официального заработка в революционные годы не было, и папочка с Юлией ходили по толкучкам, выискивая ценные вещи. Богатые особняки отдали трудящимся, папочка тоже, как «сын политрепрессанта», получил особняк, трудящиеся тащили на рынок все, что попадало под руку, не догадываясь о реальной ценности попавшей им в руки вещи. Опытным глазом Юлия сразу видела стоящие предметы, определяя их возраст. До семнадцатого века, например, была неизвестна техника наклеенного шпона, мебель делали из цельного куска древесины, такая мебель могла выглядеть непрезентабельно на взгляд трудящихся, однако чрезвычайно ценилась у знающих людей, как раритет. Немного таких вещей можно встретить и в музеях. Получив такую вещь за буханку, тут же приглашали краснодеревщиков для возвращения внешнего вида, и ценность вещи возрастала в десятки раз. Раз, на толкучке, они с папочкой увидели бюро, заполненное старыми бумагами. Приоткрыв ящичек, жена папочки узнала руку Пушкина! «Тут полно всяких бумажек, их тебе отдать?» - «Да забирайте все, зачем они мне!», - ответил трудящийся. Вряд ли где-либо и когда-либо в истории было разорение такого масштаба и столько ценностей буквально валялось под ногами!

У народа голова шла кругом, на Невском или в трамвае можно было встретить совершенно обнаженных девушек и молодых людей с ленточкой через плечо «Долой стыд!». Папочка их не понимал, ему казалось неприятным садиться голой попой на общественное сидение.

У нас в доме в прихожей также стояла тумбочка из цельного красного дерева, вероятно с эпохи Юлии, которую папочка взял с собой к последней жене, она также попала в алчные руки Светланы и пропала. Аналог такой тумбочки я видел в художественном музее Ярославля в основной экспозиции. К сожалению, я не понимал ценности этой вещи, а тяжесть перенесенной утраты при папиной кончине не оставила сил для какого-либо сопротивления и действий по возвращению папиных вещей.

После филологического института в 1926 году папочка поступил на физическое отделение Ленинградского университета, которое окончил в 1931 году.

Научную работу он начал в 1927 г., поступив в Институт прикладной геофизики (ИПГ) в Ленинграде в качестве научного сотрудника. В институте он работал по электроразведке под руководством профессора А.А. Петровского, ученика и соратника изобретателя радио - А.С. Попова.. С 1929 по 1933 г. папочка одновременно вел педагогическую работу в качестве ассистента кафедры геофизики в Ленинградском горном институте, где читал курсы по электроразведке. В 1933 г. поступил на работу в Петрографический институт АН СССР, где изучал физические свойства горных пород под руководством акад. Ф. Ю. Левинсона-Лессинга.

Брак с Юлией был интересен, но разница в возрасте и гормоны!

Третья жена папочки была не менее замечательной, но брак с ней был еще короче. Она выдавала себя за дочь Николая II – Анастасию, ей якобы удалось избежать расстрела. Самое любопытное заключалось в том, что ее сопровождала пожилая женщина, очень достойного и благородного вида с европейским лицом, всегда прекрасно причесанная, сдержанная и высокообразованная. Женщина эта безропотно, как верная служанка, исполняла все желания и делала все необходимое для своей госпожи, одевала и раздевала ее, причесывала, занималась туалетом, следила за одеждой – словом все, что полагается делать преданной фрейлине, спала перед дверью в спальню. В противоположность ей Анастасия была несдержанна и очень ревнива. Возвращаясь как-то домой, папочка услышал на лестнице громкие рыдания и, поднявшись, увидел Анастасию у рояля, только что разбитого ею вдребезги топором в приступе ревности. Прожили они недолго, фотография Анастасии с фрейлиной была в архиве папочки, но архив весь был утащен Светланой.

После института папочка начал работать в Государственном научно-исследовательском геолого-разведочном институте (ЦНИГРИ), часто посещал Геологический институт. В те времена уникальные естественные самородки драгоценных металлов – золота, платины и серебра, хранящиеся сейчас в Алмазном фонде, считались удивительными явлениями природы, а не материальными ценностями и хранились в подвалах института. Папочке, например, его сотрудник, занимавшийся самородками, предлагал поднять лежащий у него на рабочем столе самородок платины, размером с апельсин. Это было невероятно, но оторвать от стола самородок было просто невозможно, казалось, что он прибит к столу. Небольшой по размеру самородок весил больше 22 килограмм! Физиология организма не могла приспособиться к неожиданному.

За время своей работы папочке два или три раза удавалось найти богатейшие месторождения жильного золота, когда металл был виден глазом, но в то время никаких премий не давали, он получил только благодарность.

Около 1932 года папочка познакомился с мамочкой на курсах подготовки наблюдателей для проведения полевых работ по электроразведке.

Метод заключался в измерении направления вектора электромагнитного поля у поверхности земли с целью выявления площадей, где силовые линии концентрируются, там можно было предполагать наличие металлосодержащих руд.

В течение 1932 – 1934 годов папочка пал, пали и его знакомые от близкого контакта с молодыми барышнями: Логачев женился на «Марусе черненькой», папочка – на «Котеньке», а Юрий Сергеевич Желубовский – на Ксаночке. Ира Мельникова, их близкая подруга, вышла замуж за будущего писателя Друца.

Летом 1935 года у тети Ксаны родилась Наташа, а 27 января 1936 года, через два дня после экзамена у мамочки родился мой старший брат Володя.

Летом семейство снимало дачи вблизи канала имени Москвы, где в подмосковном городе «Долгопрудный» был завод дирижаблестроения, они часто летали над каналом и дачей, красивые, серебристые и волшебно необыкновенные с солидным басовитым гудением, первым словом Володи было «Дирижаба». Спустя четыре с половиной года на свет появился и я в том же роддоме на Третьей Мещанской, в этом же доме появился на свет Владимир Высоцкий.

С 1939 по 1959 г. работал в Институте мерзлотоведения АН СССР (с 1943 г. в качестве руководителя геофизической группы института).

Старшая из папиных сестер – тетя Катя, в замужестве Залевская, жила в Ленинграде. У нее был тайный муж – белогвардейский офицер, подпольщик, талантливый химик, погибший в тридцатые годы в Соловках. У них были дети – Лев и Вадим. Вадим имел фамилию Достовалов, был прекрасный и добрый молодой человек, каким я увидел его впервые после войны, но здоровье его было сильно подорвано: всю войну он провел в Ленинграде, в блокаде, работая в нечеловеческих условиях на заводе ГОМЗ. Он был высококлассным оптиком-механиком, но жизнь его не сложилась. Про Льва известно, что он погиб от голода во время блокады.

Как и Липские Достоваловы также рассеялись по белу свету, большей частью сгинули в борьбе с Советской властью. По сведениям общества «Мемориал» в лагерях погибло более пятидесяти Достоваловых.