Главная страница ˃˃ Библиотека

ДОКТОР  АПЕЛЬ

В заключение своей работы я отдельной главой расскажу о докторе Апеле, которого считаю самой выдающейся личностью изо всех Апелей, начиная с деда Бернгарда и по нынешний день, человеком, принесшим людям и, следовательно, обществу своей работой, своим талантом наибольшую пользу. Эта моя оценка отца ни в коем случае не должна обижать никого из ныне живущих и здравствующих его потомков, ибо, если говорить о широкой известности в мире науки и далеко за пределами нашей Родины, здесь, вне всякого сравнения, среди Апелей единолично первенствует Апель Павел Юрьевич.

Когда семья доктора Апеля в конце 25-го года приехала в Майкоп, самыми именитыми врачами в городе были хирург Алексей Федорович Соловьев и его брат Василий Федорович Соловьев. Кроме них в городе пользовались заслуженным авторитетом врачи Дымов, Шварц, Гутовский, Коссинский, Гринберг, Шапошников, зубные врачи Рябинская, Возен, Мурина. Как я уже упоминал, отец был приглашен в Майкоп на должность ординатора хирургического отделения Майкопской окружной больницы. Вся эта больница размещалась в одноэтажном здании, в плане имевшем форму короткозубого трезубца; в центральном зубе располагалась ординаторская, сестринская, манипуляционная, а в торце трезубца – довольно большая операционная, три стены которой представляли собой огромные окна. В правом крыле располагалось хирургическое отделение, в левом – терапия, в ординаторской слева стоял книжный шкаф, за ним стояла кровать дежурного врача, справа у стены – диванчик, дальше у стен стояли два однотумбовых столика, а против входа стоял наклонно стол с застекленным сверху ящиком, в котором была масса «инородных» тел – предметов, извлеченных хирургами из тел пациентов. Лично у меня в этом ящике наибольшее удивление вызывали ножницы, две вилки и кухонный нож. Камни, пуговицы, пули, осколки впечатляли гораздо меньше. Во дворе больницы стояла котельная, далее какие-то хозпомещения, больничная аптека. Еще подальше в сторону реки Белой стоял домик, в котором была контора, красный уголок, кабинет заведующего больницей (одно время была там и такая должность). Напротив конторы в отдельном одноэтажном здании было инфекционное отделение, а еще дальше - хоздвор, конюшня со всеми сопутствующими ей строениями и в самом конце двора – зданьице, в котором были анатомичка, больничная лаборатория, а в подвале – ледник и морг.

Доктор Апель очень быстро завоевал авторитет и как хирург, и как руководитель. Уже 1-го февраля 28-го года он был назначен главным врачом больницы, но уже  17.09.29 г. по собственному желанию вернулся на прежнюю должность. В чем тут было дело, не знаю ни я, ни, наверное, уже никто из ныне живущих. 01.02.31 г. он стал заведующим хирургическим отделением больницы и одновременно заведующим медицинской частью больницы. Время было странное, около года в больнице был еще и заведующий больницей некто Калинин Василий Иванович, человек вообще к медицине отношения не имевший, просто выдвиженец – заведующий, и все тут! Году в 30-м в больнице началось строительство нового терапевтического отделения. К 31-му году старики Соловьевы уже из больницы ушли и занимались только домашней практикой.

Отец мой был, по свидетельству его современников врачей, блестящим хирургом-универсалом. Узкая специализация хирургов в те времена в небольших городах была просто недопустимой роскошью. Отец в работе своей всегда шел на острие врачебной науки и практики, он первым в Майкопе применил переливание крови, электронож, первым начал делать пластические операции. У него были собственные разработки некоторых операций. В нашем доме более чем преобладали разговоры на медицинские темы.

В тридцатые годы д-р Апель проявил себя как очень энергичный администратор. У него был природный дар подбирать себе в помощники отличные как врачебные, так и хозяйственные кадры. Когда отец был начмедом, в больницу пришли отличные врачи: инфекционист Филарет Иванович Иванюта, гинеколог Матвей Потапович Солодкий, завхоз – энергичнейший работник, бывший беспризорник Георгий Назарович Лысенко.

В 1932 г., когда начался голод, главной проблемой в больнице стала проблема питания больных. Люди в городе умирали не только в своих квартирах, но и на улицах. Работник больничной мертвецкой (морга), вечно грязный и пропитанный насквозь запахами анатомички и морга, казавшийся детям очень страшным, человек со странной фамилией Кспой, ездил по городу одноконной тележкой и ежедневно отвозил в общую могилу подобранные на улицах трупы. Больные, лежавшие в больнице, умирали не только от болезней, но и от голода. И тогда отец, ставший к этому времени главврачом больницы по совместительству (так гласит его послужной список) по согласованию с городским начальством решил в спешном порядке создать больничное пригородное хозяйство – «пригорхоз». К этому времени все больничное хозяйство состояло из одного безотказного мерина по кличке Серый, кобылы Майки, одной линейки, которая служила и каретой скорой помощи, и средством для срочного вызова врачей в ночное время. Для хозяйственных целей был еще так называемый «ход» - небольшая одноконная телега, которой Кспой возил мертвецов в общую могилу. Конюхом, плотником и дворовым работником на все руки был в больнице некий Гнездилов.

Становление больничного хозяйства началось с приобретения еще двух лошадей, в том числе племенного жеребца Орлика, который был приобретен за бесценок в воинской части, оказалось, что он на вершок в холке ниже установленной для строевых лошадей нормы. С этим Орликом связан интересный эпизод, он попал на больничный двор недостаточно объезженным, да и характер у него был с норовом. В один выходной день отец оседлал с Гнездиловым Орлика, взял с собой свою охотничью нагайку и с места в галоп махнул куда-то за город. Часа через два отец вернулся. Орлик был весь в мыле. Спешившись, отец велел мне сесть в седло и отвести Орлика в больничную конюшню. Я, было, струхнул сперва, Орлик и взрослых-то не всех слушался, но отец успокоил меня, сказав, что сегодня он будет смирным до конца дня. И верно, доехал я до конюшни совершенно благополучно, а Гнездилов удивился тому, что доктор не побоялся посадить на Орлика своего сынишку, который еще вообще ездил верхом не очень уверенно.

Весной 33-го года главврач д-р Апель сел верхом на Орлика, надел патронташ с патронами, заряженными волчьей картечью, повесил через плечо свой двуствольный «Кеттнер». На Майку сел Гнездилов, заткнув за пояс плотничий топор,  и до рассвета ехали в станицу Кужорскую, где в те годы бывали скотные ярмарки. Оружие бралось с собой не ради театрального эффекта. Под Майкопом года до 35-го и в степи, и в лесу пошаливали черкесы и казаки. Одинокому казаку, равно как и одинокому черкесу удаляться далеко за околицу было небезопасно. Я сам знавал двух казаков, бывших героями таких встреч, они, конечно же, не афишировали своих подвигов, но знали о них многие, не я один. Из Кужорской отец с Гнездиловым пригнали три пары быков, сперва на больничный двор. Землю для пригорхоза отец получил в семи километрах от города, за Панченко-хутором, как раз на степной речушке Ягушке.

Хозяйство было куплено у уезжавших на родину греков. Тогда многие греки, спасаясь от голодовки, уехали в Грецию. От греков в хозяйстве остались: один амбар, два маленьких турлучных домика, один конный плуг и больше ничего. В первые два самых трудных года пригорхозом руководил казак с Махошевской дачи Семен Мыздрик, старый папин знакомый по охоте. Большая семья Мыздриков зажиточно хозяйничала на богатой земле Махошевской дачи. Спасаясь от коллективизации и раскулачивания, три брата Мыздриков бросили все свое хозяйство, переехали в город, и, кто как смог, устроились на работу. Весь необходимый для первой посевной кампании инвентарь Мыздрик достал сам, то ли привозил что-то со своих покинутых подворий, то ли что-то с других, брошенных их хозяевами хуторов. Когда отец спрашивал, откуда берутся плуги, бороны, сеялки, Мыздрик говорил ему: «Бергахтович, это не твоя забота. Ты знай себе лечи людей, спасай их от хвори, а тут я и сам управлюсь». Конечно, отец понимал, что в действиях Мыздрика не все было чисто, но обстановка и обстоятельства были таковы, что на многое приходилось закрывать глаза.

Когда пошли первые овощи и собран первый урожай, и голод в больнице в основном был ликвидирован, отец, не бросая окончательно больницы, пошел работать в госпиталь КККУКС'ов. В послужном списке отца и в его трудовой книжке служба в КККУКС’ах почему-то не нашла отражения, а ведь он носил тогда форму и три шпалы в петлицах. Такая его фотография сохранилась у Наташи.

Курсы дислоцировались под Майкопом только в теплое время года, с апреля по октябрь. В октябре в военном городке, который был расположен невдалеке от спиртзавода по дороге к станице Тульской, устраивался великолепный конноспортивный праздник, зрителем которого я имел счастье быть в том году. Гвоздем программы был вальс, который танцевал на своей лошади, вернее танцевала лошадь под седлом начальника курсов комкора Баторского. На следующий после праздника день курсы во главе со своим начальником своим ходом уходили на зимние квартиры в станицу Персиановку под Новочеркасском. После ухода курсов отец полностью перешел в больницу и 17.III.34 г. был назначен главврачем Майкопской больницы по совместительству. До войны отец постоянно совместительствовал на нескольких должностях, так, кроме совмещения должности начмеда и главврача, он возглавил в Майкопе пункт переливания крови, преподавая в фельдшерско-акушерской школе анатомию, хирургию, и даже какое-то время латынь, пока не нашли постоянного латиниста, высокообразованного донского казака Степана Николаевича Редечкина.

В те годы Майкоп территориально входил в состав Азово-Черноморского края, и доктору Апелю приходилось частенько ездить в Ростов «выбивать» и привозить в больницу новое по тем временам оборудование, аппаратуру. Именно тогда в операционной появилась бестеневая лампа, электронож и многое другое. Пока отец был главврачем, было достроено новое двухэтажное терапевтическое отделение, детское отделение, городской родильный дом. В нашей семье все успехи и достижения доктора Апеля воспринимались как семейные праздники.

Уже к 1937 году в больнице было две автомашины-полуторки, на пригорхозе главной тягловой силой стали два мощных трактора, а сам пригорхоз превратился в небольшое, но отлично организованное многопрофильное сельское хозяйство. Продукция пригорхоза уже шла не только на питание больных, но кое-что уже по себестоимости продавалось сотрудникам больницы.

Как-то зимой 36-го года, холода в ту зиму стояли небывалые, до минус сорока градусов, отец поехал в Ростов и вез оттуда два больших тюка с перевязочными материалами. Ночью их поезд из-за снежных заносов стал не доезжая до станции Гулькевичи, а через час в них врезался вышедший за ними вслед со станции Кавказской товарный поезд. Отец ехал в третьем от хвоста вагоне и не пострадал лишь потому, что ехал в боковой полке. Раненых при аварии оказалось так много, что, организовав бригаду скорой помощи из пассажиров-медиков, отец израсходовал почти все, что вез для больницы.

А мама наша в эту ночь увидела сон, в котором д-р Апель ходил по полю и собирал человеческие головы. Мама была убеждена, что этой ночью с отцом произойдет что-то очень неприятное. Так оно и случилось.

Где-то в эти же годы отец увлекся пластической хирургией. Одной девушке, у которой в результате травмы оказался изуродованным нос, он сделал новый нос, и этот новый оказался красивее природного. После этой операции в течение более полугода отца буквально преследовали девицы, желавшие исправить свои подаренные им природой и родителями носы.

1937-1941 годы были в жизни д-ра Апеля тяжелыми годами. Начались массовые репрессии, ссылки, расстрелы без суда и следствия. Как и всюду в стране, в городе творила произвол тройка, которая, заседая ночами, решала, кого арестовать назавтра, кого сослать, кого расстрелять. Почти ничем не доказанный донос «стукача» на свою жертву означал, как минимум, 10 лет в лагере. Один из этой тройки, с которым отец иногда бывал в одной компании на охоте, время от времени доверительно тет-а-тет сообщал доктору, что в «тройке» снова обсуждалась кандидатура отца на предмет ареста и высылки, и что-де ему с каждым разом все труднее становится отстаивать доктора. Столь же «доверительно» этот доброхот рассказывал отцу о доносах, которые время от времени писала на отца одна из наших соседок. На самом деле все обстояло несколько иначе: жены городских и областных властелинов, включая пресловутую тройку, делали аборты преимущественно у доктора Апеля и доверять это тонкое дело кому-либо другому не желали. Именно они – эти женщины – и спасли доктора от ареста и ссылки.

Очень часто, возвратившись из больницы, домой, отец дрожащими руками доставал том малой советской энциклопедии, отыскивал там фамилию очередной высокопоставленной сталинской жертвы и писал своим любимым «рондо» - «враг народа». Я видел, как ужасно действовала на отца эта длившаяся годами расправа с людьми, в основном, ни в чем не виноватыми. Тогда же отец уничтожил несколько книг из нашей домашней библиотеки: отправились в печку «Дни» Шульгина, мамин личный экземпляр уникального издания «Первый съезд потомков рода Комаровых», в котором сгорел, видимо последний экземпляр генеалогического дерева рода.

Постоянно висящая над головой угроза ареста и высылки даром не прошла. Я видел, что творится с отцом, но честно признаюсь, не понимал, что и с ним может произойти то же, что произошло с сотнями тысяч, миллионами честнейших и нужнейших для родины тружеников. Отцы многих моих соучеников были арестованы и исчезли «без права переписки», а я и такие как я «благополучные» детишки не задумывались как следует над этими исчезновениями людей.

К весне 41-го года у отца проявилась острое нервное расстройство, у него начали  дрожать руки, и он уже не мог делать сложные операции. В июне он был по состоянию здоровья освобожден от должности главврача больницы. Ему дали для поправки здоровья путевку в санаторий в Железноводск, и 16 июня он уехал лечиться, а 22-го грянула война. Утром 23-го июня отец уже был дома, и эта новая, страшная беда, обрушившаяся на страну, в одночасье вылечила отцовские нервы. Его энергия, знания и умение были нужны людям. Он вернулся домой таким же энергичным, напористым организатором, каким был всю свою жизнь и сразу принял участие в организации госпиталя №2146. Первого августа 41-го года он был освобожден от работы в больнице в связи с переходом в госпиталь. Его назначают начальником хирургического отделения госпиталя. 2-го августа 42-го, за семь дней до занятия немцами Майкопа, отец с госпиталем выехал по железной дороге в Грузию, их эшелон был последним, проскочившим станцию Белореченскую. В июле по распоряжению санитарного управления Северо-Кавказского фронта отец был переведен начальником первого медотделения эвакогоспиталя 4525, а в сентябре переведен в госпиталь 3185 и назначен в нем ведущим хирургом. Госпиталь работал в селе Харагаули Грузинской ССР. После изгнания немцев с Северного Кавказа госпиталь был переведен в г. Пятигорск, где доктор Апель, оставаясь в должности ведущего хирурга эвакогоспиталя 3185, фактически был ведущим хирургом всей минераловодской группы госпиталей.

В годы войны доктору Апелю сильно мешало его немецкое отчество и фамилия. Многие врачи вокруг в госпиталях ходили, позванивая орденами и медалями, а доктор Апель позванивал только своей обидой. Уже 24 мая 44-го года отец ушел из госпиталя по собственному желанию со своей большой обидой и, вернувшись в Майкоп, был сразу назначен заведующим хирургическим отделением облбольницы. Отцу предложили пост главного врача больницы, но он отказался от этой должности, порекомендовав на нее своего знакомого по госпиталям хирурга некоего Дмитриенко. Отец никогда никому не жаловался на то, что его всю войну обходили наградами, но переживал он эту обиду очень тяжело.

В 1947 г. у отца произошел инсульт с частичным параличом правой руки и ноги. Благодаря своему упорству отец уже через два месяца после инсульта не только встал на ноги, но и снова начал успешно делать сложнейшие операции. Еще летом 46-го года отец сказал гостившей у нас тогда тете Наде Алексеевской, что у него рак легкого, она это всерьез не восприняла, а больше он об этом не сказал никому.

Шестого июня 1949 года отцу должно было исполниться шестьдесят лет, к этой дате подготавливалось торжественное присвоение ему звания заслуженного врача республики. Как он ждал этого! Но в апреле раковая опухоль начала стремительно расти, и 7 мая 1949 года отец скончался у меня на руках в своей родной больнице.

Большую, нелегкую, всю отданную людям жизнь прожил доктор Александр Бернгардович Апель. За все годы, которые я прожил с ним рядом, не было ни одного случая, когда бы он отказался от срочного вызова в больницу в любое время суток, от срочного приглашения к пациенту на дом и чаще всего по вызовам он ходил пешком или ездил на велосипеде.

Один случай мне особенно памятен. Году в 33-34-м как-то в послеобеденное время приехал к доктору "о-два-конь" знакомый отцу по охотничьим делам молодой армянин из одного недальнего горного селения и рассказал, что его пожилой матери очень плохо. Я не знаю, понял ли отец по рассказу охотника, что с его матерью, но тут же взял портфель с инструментами, позвонил кому-то, что завтра, возможно, задержится с приходом в больницу, сел верхом на второго коня и поскакал в горы. Вернулся он на следующий день и рассказал, что у матери охотника был острый приступ аппендицита и что из-за невозможности привезти ее в город, пришлось делать операцию на месте. Роль операционной сестры исполнил сын больной. Женщина была спасена, а ее сынок после этого события несколько лет в осенне-зимний период приезжал к нам и обязательно привозил дары охоты, чаще всего кабанятину, но бывала и оленина и даже медвежатина. У охотника было замечательное ружье, предмет моего постоянного завистливого восхищения – трехствольный штуцер с третьим нарезным стволом, ружье, с которым его хозяин, по-моему, никогда не расставался.

До самого дня своей смерти отец материально помогал нам, своим детям и даже после смерти он помог мне, свежеиспеченному инвалиду, закончить образование и найти свое место в жизни. Оставленные им деньги дали возможность мне и моей семье почти три года, пока я не кончил институт, избегать больших лишений.  

 ***

Сызмальства я видел себя в будущем врачом и никем другим. Сызмальства готовился к этому, ходил к отцу в больницу, бывал в анатомичке на вскрытиях, смотрел, как отец оперирует. Некоторые операции я помню еще и сейчас. В 41-м году после окончания средней школы я послал документы в Ленинградскую Военно-Морскую медицинскую академию. Получил оттуда вызов на экзамены, но к этому времени немцы были уже под Лугой, Ленинград стал фронтовым городом, и пропусков туда абитуриентам не давали. А тут в Майкоп прибыл эвакуированный Одесский Госуниверситет, и я поступил на первый курс химического факультета и ко времени бегства из Майкопа сдал последний экзамен за первый курс.

По возвращении домой в конце 45-го года передо мной стала дилемма: поехать в Одессу сразу на второй курс в середине семестра и догонять, догонять, догонять, а ведь за войну все было совершенно забыто, или второй вариант – отдохнуть до лета и поехать поступать в Краснодар на первый курс мединститута. В Одессу мне самому очень не хотелось, во-первых, на Украине царил голод, а за годы войны я так наголодался, что одна мысль о голоде приводила меня в трепет, во-вторых, и школьный запас знаний, и первый курс были напрочь забыты. Отец настойчиво отговаривал от поступления в мединститут, он уверял, что молодым врачам слишком мало платят и слишком трудно и долго нужно потом завоевывать авторитет и признание, а мне уже не семнадцать лет, а двадцать два! В конце концов, я поступил по совету отца: летом хорошо отдохнул дома в Майкопе, а осенью поехал на первый курс Ленинградского технологического института, к дяде Жене. Лишь много лет спустя я понял почему отец так настойчиво хотел отправить меня в Ленинград: он знал, что скоро умрет от рака и хотел пристроить меня к профессору Алексеевскому. Разве он мог предполагать, что дядя Женя умрет на два года раньше его самого.

Отец дал мне возможность прожить восемь месяцев хорошей по тем временам жизнью. Зимой 46-го года мы с ним два раза ездили на охоту на кабанов и оба раза приносили домой по пуду кабанятины. Я работал за небольшую зарплату инструктором-бонификатором в областной малярийной станции, разъезжал велосипедом по окрестностям Майкопа, ловил для областного энтомолога на дневках сотнями малярийных комаров, обрабатывал парижской зеленью водоемы с личинками комаров, а в свободное время ходил с друзьями на Курджипс, ездил в составе сборной города по волейболу в Армавир на первенство городов Краснодарского края, влюблялся, ухаживал за предметом своей любви. Одним словом, пожил немного нормальной для молодого не искалеченного войной человека жизнью. Единственно, что не удалось за это время сделать – это пройти удовлетворительное медицинское обследование, а это нужно было бы сделать, учитывая, что в плену я довольно тяжело болел плевритом и немалое время жил в туберкулезном бараке лагеря «ДУЛАГ-319» среди умирающих от туберкулеза узников. В Майкопе летом 46-го года был только один рентгеновский аппарат, который очень плохо работал. С его помощью можно было увидеть перелом костей и ничего более, а туберкулез-то у меня уже внутри сидел, и с ним мне ехать учиться в Ленинград не стоило. И когда весной 48-го года у меня началось кровохарканье, в левом легком была обнаружена каверна, а из-за перенесенного плеврита единственным методом спасения от чахотки стала инвалидизирующая операция, отец понял свою ошибку с отправкой меня в Ленинград. Я уверен, что моя болезнь и неизбежная инвалидность ускорили его болезнь и приблизили его кончину. Сразу после второй операции по удалению у меня семи ребер, я получил от отца единственное за всю жизнь письмо следующего содержания:

«Дорогой Юрочка, рад, что вторая операция в общем прошла хорошо. Я передал Ляле все просимые справки, и она их 02.03 уже отправит. Физиотерапия у нас есть, а если бы и не было, беда небольшая, ради бога не думай, что токи д'Арсенваля решат твою судьбу. Душевная бодрость сильнее всяких токов, а душевный студень нужно изживать самому, не очень полагаясь на фарадизацию, гальванизацию. Не посторонние силы тебе нужны, а внутренняя перестройка. Извини, что не поздравил тебя с днем рождения, но ты знаешь, я ленив писать.
На вальдшнепов сходим и пара часов в лесу – вот та сила, которую нужно засоюзить.
Пусть мама телеграфом сообщит о времени предполагаемого выезда, чтобы я успел вовремя выслать деньги на дорогу.
Целую тебя крепко, твой папа.»

Письмо это он написал и послал ровно за два месяца до своей смерти, у него уже были метастазы в позвоночник, и он с «радикулитом» сидел дома на больничном. Когда я приехал домой, он долго рассматривал мой тридцатисантиметровый шов на спине, а как он его рассматривал – как отец или как хирург, – я так и не понял, скорее второе, так как единственно, что он сказал при этом: «Аккуратная работа».

Собственно на этом можно закончить главу о докторе Апеле и его семействе, так как семья как единое целое перестала существовать. Наташа с мужем Арсением Розепиным окончательно осели в Ленинграде. В Майкопе в доме на Советской остались Людмила Владимировна Апель и мама  Арсения - Евгения Павловна Протопопова. С 1949 года по 1959 год с ними жила, ими воспитывалась дочь Розепиных Татьяна. В 1962 году умерла Евгения Павловна, мама осталась одна в квартире из двух комнат и кухни. Вторую половину дома прибрали к рукам семейство Зюзиных – нормальные советские интеллигенты от сохи. В 1971 году у Людмилы Владимировны произошел инсульт, к этому времени она уже полностью ослепла от катаракты. В неходячем состоянии Арсений привез её в Ленинград. Прожила она после недолго и в апреле 1972 г. умерла от повторного кровоизлияния в мозг.