Недавно сразу из двух медицинских институтов - Благовещенского и Владивостокского - меня попросили рассказать о моих отце и матери, о неизвестных широкой публике фактах из жизни этих ученых. И мне подумалось: вспомнить обязательно надо, причем, не только для общественности, но и для моих детей, для многих и многих врачей, что знали в свое время Киру Александровну Мещерскую, так много сделавшую для здравоохранения Приморья, а перед этим - и Амурской области.
Так вот, Мещерские - очень знатный и знаменитый род, и, естественно, ему несладко пришлось в 20-30-е годы нашего старенького ХХ века, когда большевики объявили дворян (почти всех) врагами СССР. Первым пострадал старший брат Киры Александровны - Никита Александрович. Его, уже подготовившего диссертацию (он был филолог, специалист по языкознанию и владел 23 языками!), "замели" в начале 30-х годов, обвинили черт знает в чем и отправили на лесоповал в Карелию1. Затем подошла очередь деда, бабушки Ольги Александровны2 Мещерской-Форш и старшей сестры Киры Александровны - Елены. Их всех выслали в 30-х годах в маленький городок Шарлык Оренбургской области. Деда я видел в последний раз году в 1936-37-ом. А потом узнал, что его, 80-летнего старика, арестовали. Двое красноармейцев поддерживали его, препровождая в тюрьму. Потом - лагерь, и Александр Павлович, бывший смоленский помещик, прожил в нашем ГУЛАГе еще года четыре. Там же и умер, о чем бабушке уже после войны любезно сообщил НКВД3.
Но и самой Ольге Эдуардовне Мещерской-Форш пришлось несладко. Дочь царского генерала, проживавшая некогда в Генеральном штабе Петербурга, приближенная ко двору императора, она с дочерью Еленой влачила жалкое существование в далеком Шарлыке. И жили они обе на крошечную зарплату врача-педиатра, что получала моя тетя Лена.
Трудно пришлось Мещерским, всем, кроме Киры Александровны, каким-то чудом оставшейся в Ленинграде и даже не исключенной из 2-го мединститута. Почему? Я часто задавал себе в течение всей своей жизни этот вопрос и однозначного ответа не находил. Есть только мои личные версии - почему Бог сохранил маме жизнь и во многом ей помогал.
Надо заметить, что в конце 20-х годов студентка Мещерская вращалась в кругах золотой молодежи Ленинграда. Ее друзьями были будущий нобелевский лауреат Лев Ландау и другие не менее блестящие молодые люди, ставшие впоследствии лауреатами, орденоносцами, известными всему миру учеными. Был среди них и скромный студент ЛГУ, мой будущий отец, Дмитрий Максимилианович Штейнберг. К тому времени он окончил курс Ленинградской консерватории, почувствовал, что, несмотря на любовь к музыке, - это не его, и полностью отдался биологии, уже в Университете. И вот скромный тихий Митя влюбился в бурную, блестящую, остроумную и порой резкую студентку Киру. Влюбился безоглядно, без памяти. Бедой стала для него поездка во Владивосток, в ТИНРО, куда его направил Университет: а вдруг за время его командировки уведут душу компании Киру? Не увели, она его-таки дождалась. И даже призналась, что чувства ее окрепли, что она согласна пойти за него. Митя от счастья был на седьмом небе. Он даже ввел свою девушку в круг семьи Штейнбергов.
А это, доложу я вам, в начале 30-х годов была необычная семья. Непререкаемым авторитетом в ней считалась моя бабушка, Надежда Николаевна Штейнберг - дочь великого русского композитора Николая Андреевича Римского-Корсакова. И вот, полагаю, именно это могучее имя охраняло всю нашу семью (и Киру Александровну - тоже) от жутких репрессий 30-50-х годов. В то время, когда почти все дворянские семьи безумно боялись любого стука в их двери, боялись ночных машин, обысков, да и вообще всего, в нашей большой семье НИКОГДА СТРАХА НЕ БЫЛО. Более того, мой дед - Максимилиан Осеевич Штейнберг (когда-то он, литовский еврей, был любимым учеником Николая Андреевича, а потом, к стыду всего светского Петербурга, еще и его зятем!), имел наглость в 30-х годах вступиться за свого любимого ученика - Шостаковича, имевшего неосторожность в те жестокие годы написать оперу "Катерина Измайлова" (по повести Лескова "Леди Макбет Мценского уезда") - о кровавых злодеяниях русской элиты.
Позже, уже в 40-х, он снова постоял за Дмитрия Дмитриевича Шостаковича, которому пытались "пришить" серьезные обвинения по поводу формализма в музыке. И снова - сработало. Д.Д. только уволили с работы, оставив, правда, на "Мосфильме", но не репрессировали же, не уничтожили. И я хорошо помню, с каким трепетом, с каким пиитетом входил Д.Д. в нашу огромную квартиру на проспекте Маклина. В 50-х годах, когда уже не стало Максимилиана Осеевича, уже Дмитрий Дмитриевич рьяно вступился за семью - и нас не уплотнили, не обидели. До смерти последней внучки Римского-Корсакова - Надежды две большие комнаты в квартире на Маклина оставались за ней, за Надеждой Максимилиановной.
Но я отвлекся, вернемся к началу 30-х.
Митя ввел Киру в свою семью, а она была очень уважаемой не только в Ленинграде, но и во всем мире. В квартире на Маклина, куда меня привезли зимой 1932 года, бывали композиторы Глазунов, Глиэр, Хачатурян и многие другие, не менее именитые. Здесь же бывал потрясающий дирижер из Германии Клемперер, скрипач Ойстрах (отец). Он играл скрипичный концерт деда и согласовывал с ним его интерпретацию. Приходили и другие ленинградские и союзные знаменитости. И это, представьте себе, ничуть не смущало молодую энергичную Киру. Она (сказывалось дворянское воспитание!) с необычайной легкостью общалась и со знаменитостями, и с простыми людьми. Я помню, что ее боготворили наши домработница и кухарка, как впоследствии и студенты в Челябинске, Благовещенске или во Владивостоке.
Мама вспоминала те тридцатые годы, ужасные для почти всей страны, очень тепло. А квартиру на Маклина, где нам троим отвели большую комнату, особенно нежно. Мою бабушку Надю она все-таки со временем покорила. И Надежда Николаевна как-то призналась мне:
- Мы ни могли не понять друг друга. Тем более, что когда-то, еще в XVIII веке, наши прапрадеды, Мещерский и Корсаков, воевали вместе. Участвовали в суворовском переходе через Альпы. Тогда дворянин Корсаков и был пожалован государем званием Римский. Отмечен был тогда же и князь Мещерский, родственник Киры.
В общем, она стала им как родная, как любимая дочка. И все, что случилось с Мещерскими, Штейнберги переживали очень тяжело. Но их, к счастью, машина уничтожения не задела. Оба они, отец и мать, очень много работали: уходили рано, когда я еще спал, приходили поздно, когда я уже спал. Собирались вместе мы лишь на торжественные воскресные обеды. Тогда дед (а иногда и Митя) выпивали по 100-150 граммов настойки, мы долго сидели в столовой, а после нередко музицировали в кабинете Максимилиана Осеевича.
В те прекрасные годы оба мои родителя успешно защитились, стали кандидатами биологических наук, мама в 40-х, уже после войны, стала еще и доктором медицинских наук, а уехав в Челябинск, и профессором. Но все это потом. Сначала была война, на которую они ушли оба и почти сразу. Папу оставили в Ленинграде в большом госпитале, Кира Александровна пошла врачом в медсанбат и только к концу войны дослужилась до главного токсиколога 23-ей армии. Ну а я с семьей Штейнбергов был в 1941 году эвакуирован в Ташкент. Причем, ехали мы с эшелоном Ленинградской консерватории (с ним же, в 1944 году, и вернулись обратно). Война нас разлучила на долгие четыре года. А когда мы вернулись, папа был в госпитале в Польше, мама - на Карельском перешейке. И я с ней пешком обошел в 1945 году все госпитали, разместившиеся на этом перешейке, только что отвоеванном у финнов.
Но, будем честными, война все же поколебала отношения Мити с Кирой. Они, разумеется, остались добрыми друзьями (и это было до самого конца). Но вот у мамы в последний год войны появился настойчивый поклонник, она даже хотела уйти к подполковнику Шелесту (отцу знаменитой в Лениграде балерины Аллы Шелест). Мама спрашивала мое мнение, но я, 14-летний юноша, категорически не согласился пойти в новую семью и переехать из любимой квартиры на Маклина. Встал на ее пути, и постепенно увлечение Киры Александровны прошло. Поэтому в конце 40-х она согласилась уехать в Челябинск, где возглавила кафедру. Там же она резко восстала против партийных извращений, была исключена из партии (очень переживала это исключение, энергично начала добиваться реабилитации и добилась-таки в 50-х!). Но было это уже в Благовещенске, куда министерство направило ее на укрепление молодого тогда мединститута.
Ну а Дмитрий Максимилианович, сняв военную форму, тоже не терялся. Он влюбился в свою студентку Олю, женился на ней, ввел ее в семью Штейнбергов, где она не прижилась, языка с ней общего не нашла. И в конце концов бесславно исчезла из нее. В 50-х годах, уже будучи работником Зоологического музея, а потом - заметителем директора, Дмитрий Максимилианович женился снова. Но, памятуя об Оле, уже не пытался даже вводить в дом свою новую жену - ушел к ней. В те лучшие годы своей жизни он был крупным, с мировым именем эмбриологом. Его приглашали в Африку, на Ближний Восток, в Иран, в Канаду, где он повсюду весьма успешно боролся с нашествиями саранчи и прочих вредных насекомых. Умер отец в конце 1961 года в возрасте 56 лет от инфаркта. Причем, лег в госпиталь с каким-то пустяком, типа гриппа. Я помню хорошо свой последний с ним разговор - долгий, искренний, откровенный. Он очень сожалел, что рядом нет его Киры, что она так далеко - в Благовещенске:
- Она же мне была другом на всю жизнь! - горевал он.
И я понимал - вполне искренне. Она была главной женщиной его жизни: надежной, умной, понимающей.
Я тоже честно рассказывал ему о своих семейных делах, о том, что не получился первый брак и вот теперь я уезжаю к Кире Александровне в Благовещенск. Он одобрил это мое решение и еще много и с нежностью говорил о Кире. Его Кире!
Хоронили Дмитрия Максимилиановича очень торжественно: в Зоологическом музее была большая гражданская панихида. А потом - речи на кладбище в Озерках.
Через 30 долгих лет, в 1991 году, в апреле, умерла и Кира Александровна. Умерла на моих руках. Причем, уже будучи смертельно больной (рак), она сама, без провожатых, отправилась из своего дома в Толмачеве, под Ленинградом, в свой любимый город, в семью Мещерских. Попросила вызвать меня. Я тотчас прилетел из Владивостока, и она меня дождалась. Нашлись у нее силы спросить про своих внуков, после чего она заснула и уже не проснулась. Урна с прахом Киры Александровны я лично отвез в Толмачево, где на кладбище у нас есть семейная могила. Там лежат символические останки Александра Павловича, присланные в 50-х годах его жене Ольге Эдуардовне. Там же покоится и она сама, и моя тетя Елена Александровна, и Никита Александрович. Собрались все Мещерские и покоятся в русской земле. Вспоминая их и Штейнбергов, я думаю: яркие, неординарные были люди.
Сергей Дмитриевич Штейнберг.
"Рыбак приморья" № 36, 1999 г., Владивосток.
1 Н.А. Мещерский был арестован в 1932 г. и осужден по ст. 58-10 УК РСФСР на 5 лет ИТЛ.
2 Так в тексте интернет-версии газеты. Конечно, имелась в виду Ольга Эдуардовна Мещерская-Форш.
3 На самом деле А.П. Мещерский был расстрелян 26.10.1937. Реабилитирован 04.04.1958.
________________________________________________________
Примечания А.Ю. Апеля.